Госпожа де Шамбле
Шрифт:
Я привыкла, что со мной не считаются, и отвечала госпоже де Жювиньи, что она вольна поступать как ей угодно, поскольку мне известно, что мой долг — повиноваться, и я покорюсь ее воле.
Казалось, мое смирение чрезвычайно обрадовало мачеху; она принялась всячески расхваливать господина де Монтиньи, утверждая, что я стану с ним самой счастливой женщиной на свете, а затем отправила меня спать, как будто я все еще была маленькой девочкой и речи о свадьбе вообще не шло.
Я снова безропотно
Вся в слезах, я бросилась в объятия кормилицы.
Жозефина была в курсе дела.
Прежде всего она дала мне возможность выплакаться, так как, очевидно, в таком состоянии я не могла внять доводам разума, какими бы здравыми они ни были. Наконец, когда я немного успокоилась, кормилица прямо спросила меня, считаю ли я господина де Монтиньи некрасивым, словно это было самое главное.
Я была вынуждена признать, что у жениха приятное лицо.
Тогда Жозефина осведомилась, нахожу ли я его манеры вульгарными.
Я снова была вынуждена сказать, что, напротив, господин де Монтиньи показался мне весьма благовоспитанным человеком.
Кормилица спросила, считаю ли я, что возраст жениха слишком не соответствует моему.
Здесь у меня имелись некоторые возражения, так как господин де Монтиньи был вдвое старше меня, но тут кормилица заметила, что я еще ребенок и нуждаюсь в опытном умном друге, который мог бы руководить мной и направлять меня. По ее словам, в этом отношении господин де Монтиньи мог бы любить меня как муж, и заботиться обо мне как отец, что сделало бы счастливой любую женщину.
Доводы кормилицы были настолько убедительными, что я замолчала, не зная, что ответить, и пошла спать.
Я еще пребывала в том возрасте, когда все печали лечатся сном.
Когда я открыла глаза, Жозефина сидела у моего изголовья, ожидая, когда я проснусь.
Прежде всего я спросила, вернется ли, по ее мнению, господин де Монтиньи.
Жозефина ответила, что она не сомневается в этом, так как я очень понравилась жениху.
Я вздохнула, огорчившись, что невольно произвела на него такое впечатление.
Затем я оделась и отправилась на прогулку в парк.
Впервые меня потянуло в его мрачные и пустынные уголки.
Дойдя до берега ручья, я села и стала мечтать; при этом я срывала незабудки, бросая их в воду, и поток уносил их.
Между тем во мне рождались поэтические образы, нередко посещавшие меня с тех пор.
Я солгала бы, если бы не призналась, что моему взгляду, устремленному вдаль, впервые явился образ мужчины, и я, невольно узнала в его облике господина де Монтиньи.
Я видела его темные волосы и строгое, порой смягченное улыбкой лицо, казавшееся еще более изысканным
Правда, в данном случае мой жизненный опыт был слишком ограниченным.
Эти размышления были прерваны звоном колокольчика, приглашавшего к обеду. Подходя к дому, я была скорее задумчивой, чем печальной.
Мачеха, как обычно, поцеловала меня и во время трапезы не сказала о господине де Монтиньи ни слова. Вставая из-за стола, я даже подумала, не пригрезилась ли мне вся эта история.
Мне очень хотелось спросить, приедет ли снова господин де Монтиньи, но я не решалась. К тому же я могла обратиться с этим вопросом к Жозефине.
Однако, как ни странно, увидев кормилицу, я и ее не посмела ни о чем спросить.
Поднявшись к себе, я обнаружила три-четыре платья, лежавшие на кровати. Я выбрала одно из них и позвала Жозефину, чтобы она помогла мне одеться.
«Ну-ну, — сказала кормилица, — я вижу, что мое дорогое дитя не хочет показаться господину де Монтиньи дурнушкой».
«Значит, он приедет сегодня?» — спросила я.
«Откуда же мне знать?» — ответила Жозефина.
«Ах, если он не приедет, — продолжала я, — не стоит наряжаться».
«Ладно уж! — рассмеялась кормилица. — Приготовься на всякий случай».
Я выбрала самое красивое, на мой взгляд, платье из четырех и, признаться, привела себя в порядок более тщательно, чем накануне.
Закончив свой туалет, я снова спустилась в парк, но не для того чтобы выслеживать гостя, как в прошлый раз, а лишь затем, чтобы совершить прогулку, предаваясь мечтам, как это было утром.
Внезапно, когда я особенно глубоко погрузилась в свои туманные грезы, волнующие нас в пятнадцать лет, послышались шаги и треск сучьев. Подняв голову, я увидела в десяти шагах от себя господина де Монтиньи.
Заметив его, я невольно всплеснула руками и едва удержалась от крика; мне хватило одного взгляда, чтобы убедиться, что он тоже постарался выглядеть лучше, чем вчера.
«Простите, мадемуазель, — сказал он, — я вас напугал?»
«Я не ждала вас, сударь», — ответила я.
«Госпожа де Жювиньи разрешила мне сходить за вами, и, узнав, что вы предпочитаете гулять в этой части парка…»
«Напротив, сударь, раньше я сюда не ходила, — поспешно ответила я, — и лишь сегодня утром впервые заметила, что на самом деле это один из красивейших уголков парка».
Господин де Монтиньи огляделся, как бы запоминая мельчайшие подробности пейзажа.