Госпожа Мк.Вилльямс во время грозы

— Да, — продолжалъ Мк. Вилліамсъ — это уже не было начало его разсказа, — страхъ передъ грозой представляетъ одну изъ наиболе присущихъ человку слабостей. Чаще всего ею страдаютъ женщины, изрдка, однако, можно ее встртить у маленькой собачки, а случайно и у мужчины. Эта, въ высшей степени печальная, слабость, лишаетъ человка разсудка больше, чмъ всякій другой родъ страха. Ее не удается побороть ни убжденіями, ни усовщеваніемъ. Женщина, которая не побоялась бы самого чорта, — ни даже мыши, — совершенно теряется и

И такъ, я проснулся, какъ я объ этомъ уже вамъ разсказывалъ, вслдствіе откуда-то доносившагося, сдавленнаго крика: «Мортимеръ, Мортимеръ!» Собравшись на скоро съ своими пятью чувствами, я поднялся въ темнот и отвтилъ:

— Ты меня зовешь, Эванжелика? Въ чемъ дло? Гд ты?

— Я заперта въ прачешной! какъ теб не стыдно лежать и спать въ то время, когда надвигается такая ужасная гроза?

— Да кому же можетъ быть стыдно, когда онъ спитъ? Въ этомъ нтъ никакого смысла; человкъ не можетъ стыдиться во время сна, Эванжелика.

— Я, Мортимеръ, отлично знаю, что это не въ твоихъ привычкахъ.

И я услышалъ звуки сдавленнаго рыданія. Эти звуки заставили смолкнуть жесткія слова, которыя просились мн на языкъ и вмсто нихъ я произнесъ слдующее:

— Милая, мн очень жаль! право, мн сердечно жаль. Я не хотлъ этого… выходи и…

— Мортимеръ…

— Боже, что такое, мое сокровище?

— Мн что-то сдается, что ты все еще въ постели?

— Отчего же бы и не такъ? конечно.

— Вставай сію минуту. Мн кажется, что теб слдовало бы хоть сколько-нибудь заботиться о своей жизни, ради меня и дтей, если не ради себя самого.

— Но, сокровище ты мое…

— Перестань, Мортимеръ, ты знаешь, что во время грозы самое опасное мсто — постель. Это написано во всхъ книгахъ. Но теб все равно, ты все-таки остаешься въ ней и готовъ скоре безразсудно пожертвовать своей жизнью, Богъ знаетъ ради чего… разв изъ-за того только, чтобы вчно оказываться правымъ и…

— Да я, чортъ возьми, Эванжелика, уже больше не въ постели, я…

Эта тирада была прервана внезапнымъ блескомъ молніи, сопровождавшимся сдавленнымъ крикомъ моей жены и страшнымъ раскатомъ грома.

— Вотъ! Теперь ты видишь, къ чему это ведетъ. О, Мортимеръ, какъ можно быть столь безсовстнымъ, чтобы призывать чорта въ такую погоду?

— Я вовсе не призывалъ его. И это случилось совершенно не потому; это бы случилось, если бы я не сказалъ ни словечка, и ты отлично знаешь, Эванжелика, или теб, по крайней мр, слдовало бы знать, что если атмосфера пресыщена электричествомъ…

— О, будь ты теперь правъ и еще тысячу разъ правъ. Не понимаю, какъ ты можешь такъ поступать, зная, что у насъ нтъ громоотвода и что твоя бдная жена и дти совершенно предоставлены на милость Провиднія… Боже мой, что ты длаешь? Зажигать спичку? При такой погод, да ты совсмъ помшался!

— Чортъ возьми, что же въ этомъ за

— Потуши, сейчасъ же изволь потушитъ свчку. Теб хочется всхъ насъ безсердечно погубить? Ты прекрасно знаешь, что ничего такъ не привлекаетъ молнію, какъ свтъ! (Фетъ-крахъ! бумъ! — болюмъ! — бумъ!)

— Ай! ну, вотъ, слушай, теперь ты видишь, что ты надлалъ.

— Что такое? Спичка можетъ, пожалуй, привлечь молнію, но ужь никакъ не вызвать ее, ручаюсь теб въ этомъ. Если же этотъ выстрлъ, дйствительно, имлъ цлью мою спичку, плохъ-же былъ прицлъ.

— Постыдись, Мортимеръ. Оба мы находимся съ глаза на глазъ съ смертью, а у тебя хватаеть дерзости на такія рчи въ столь торжественную минуту. Если у тебя нтъ желанія, Мортимеръ…

— Что?

— Да молился-ли ты сегодня передъ сномъ?

— Я… Я… только что собирался и вдругъ мн пришло въ го~лову высчитатъ, сколько будетъ 12 разъ 13 и…

(Фетъ-Бумъ! — бумъ! — бумерумбумъ! — бомъ! — крахъ!).

— О, мы погибли, безвозвратно погибли. Какъ могъ ты позабыть объ этомъ при такой погод?

— Да вдь тогда не было еще такой погоды. Не было ни одного облачка на неб. Какимъ образомъ можно было угадать, что изъ за такого маленькаго упущенія съ моей стороны начнется весь этотъ грохотъ и шумъ? Съ твоей стороны, право, недобросовстно длать столько скандала изъ этого, зная, что это случается такъ рдко. Раньше я этого никогда не забывалъ, никогда со времени большого землетрясенія, виною котораго тоже, кажется, былъ я…

— Мортимеръ, что ты говоришь! Разв ты забылъ желтую лихорадку?

— Дорогая моя, ты вчно приписываешь мн появленіе желтой лихорадки. Но мн кажется, что это совершенная безсмыслица. Неужели мое маленькое упущеніе противъ набожности повело бы такъ далеко? Куда ни шло, я могу еще взять на себя вину землетрясенія, такъ какъ оно случилось по сосдству, но лучше пусть меня повсятъ, чмъ быть отвтственнымъ за всякую чертовку…

(Фетъ, бумъ-бумъ-белумъ-бамъ!).

— Боже, Боже мой, наврно гд-нибудь ударило. Мы дня больше не проживемъ и когда насъ не станетъ, ты будешь удовлетворенъ, зная, что твоя богохульная болтовня… Мортимеръ!

— А! что тамъ опять?

— Твой голосъ звучитъ, какъ будто, Мортимеръ, ты стоишь передъ открытымъ каминомъ?

— Это дйствительно мое преступленіе въ настоящій моментъ.

— Уходи сейчасъ же. Повидимому, ты окончательно ршился погубитъ всхъ насъ! Разв ты не знаешь, что нтъ лучшаго проводника для молніи, какъ открытый каминъ? Куда же ты теперь пошелъ?

— Туда, къ окошку.

— Боже милосердный, ты потерялъ разсудокъ. Уходи оттуда сію же минуту. Самыя маленькія дти знаютъ, что стоять во время грозы у окошка сопряжено съ опасностью для жизни. Милый, хорошій, я знаю, мн не пережить этого дня… Мортимеръ?