Госпожа Смерть. История Марии Мандель, самой жестокой надзирательницы Аушвица

Эйшейд Сьюзен

В некоторых важных моментах вхождение Марии в лагерную жизнь было нетипичным. В отличие от многих женщин, которые лишь постепенно усваивали жестокие модели поведения, Мандель быстро скатилась в состояние полной жестокости. Между разрывом с возлюбленным и началом работы в Лихтенбурге в личности Марии произошел какой-то серьезный и необъяснимый переход. Налицо был резкий моральный надлом, распад этичного поведения.

Одна из бывших заключенных, Эмилия Ной, поступила в Лихтенбург незадолго до Марии. Привыкшая к тяжелой работе, Ной делала то, что от нее требовали, и старалась извлечь лучшее из своего положения. Несмотря на это, вульгарность надсмотрщиц пугала ее. Затем, в один прекрасный день, пришла Мандель,

и Ной сразу же она приглянулась. «Она была такой молодой, такой белокурой и такой милой девушкой». Ной с ужасом осознала, как изменилась личность Мандель, и от ужаса лишилась дара речи. «Вначале она была очень милой, и я не могла осознать, что впоследствии она зашла так далеко и совершала такие ужасные поступки. В Лихтенбурге она начала избивать людей»⁴.

Вскоре после этого Мария стала известна как одна из самых агрессивных и грозных охранниц, в которой не было ничего, кроме жестокости и безжалостности. Ее жестокость, в свою очередь, приглянулась начальству и позволила Марии быстро подняться по служебной лестнице и занять руководящую должность.

Одна заключенная отметила, что Мария сразу же повела себя грубо и жестоко по отношению к узникам. Она рассказывает о раннем инциденте, когда Мандель била одну заключенную ключом до тех пор, пока женщина не упала в бессознательном состоянии. «Затем она схватила ее за коленки и потащила через весь двор к тому месту, где находились камеры»⁵. Несомненно, Мария наслаждалась новообретенным ощущением власти.

Всякий раз, когда надзирательница входила в комнату, все заключенные должны были вскочить и стоять до тех пор, пока им не разрешат сесть⁶. Для Марии, привыкшей к подчиненному положению женщины в маленькой деревне, где доминировали мужчины, это был поистине захватывающий опыт.

По мере того как Мария осваивалась со своими обязанностями в Лихтенбурге, ее власть росла. Когда комендант Кёгль ввел публичные избиения по воскресеньям на глазах у всех женщин, именно Мандель стала часто орудовать палкой. Став главной, Мария приказывала раздеть жертв догола и привязать к деревянному блоку, после чего тщательно выпороть их. Мандель также ставила перед другими охранниками условие, что заключенных всегда нужно «пороть насквозь» (Durchgepeitscht)⁷.

Мария хорошо приспособилась к новой жизни, которую выбрала. Будучи умнее многих своих коллег, она с легкостью выплевывала нужную риторику, а с телом, закаленным в Turnverein, соответствовать физическим требованиям не представляло труда. В отличие от других новобранцев, Марию, похоже, не посещало сострадание к заключенным – любое человеческое тепло, которое она могла когда-то почувствовать, было вытеснено предательством ее отца. Мария стала твердой, жесткой и полностью посвятила себя тому, чтобы проявить себя в новой обстановке. После всех травм, пережитых до и во время аншлюса, национал-социализм оказался благом, предоставив ей новый жизненный путь в то, что ей казалось светлым будущим.

Возможно, окончательный перелом в личности Марии совершил момент ее первого убийства, когда она лишила жизни человека. Человек – заложник своих привычек, и даже убийство может превратиться в повседневную рутину. Но тот первый раз… Что заставляет человека переступить черту и нанести этот первый удар или нажать на спусковой крючок?

Когда Оскара Грёнинга спросили, был ли он свидетелем первых убийств среди своих коллег по СС в Аушвице, он ответил: «Запреты, чтобы предотвратить что-то подобное, исчезают в тот момент, когда они остаются безнаказанными. Опасность в том, что человек поддается этому желанию, и оно возрастает, если он обретает власть и его потребность в признании выделяет

его из массы остальных»⁸.

Грёнинга, как и всех остальных эсэсовцев, учили, что убийство – это лишь часть борьбы за существование немецкого народа.

Евреи (и другие неугодные) представлялись врагом, которого, как и тех, кто находился на фронте, нужно было уничтожить во имя достижения окончательной победы. «Это было оправданием Холокоста. Именно так его нам и преподнесли»⁹.

Джеймс Уоллер в своем эпохальном исследовании «Стать злом» отмечает, что на человека в такой ситуации огромное влияние оказывает характер коллектива – личная идентичность подчинена группе, что радикально влияет на индивидуальное поведение. Функционирование в составе группы может распределять вину и виновность, усиливать лучшие и худшие наклонности человека¹⁰.

Создавая «культуру жестокости»¹¹, Уоллер описывает крайнюю степень обесчувствования, которая часто приводит к тому, что преступник получает извращенное удовольствие и садистское наслаждение от своих действий¹². Эти действия превращаются в зависимость и способствуют формированию более широкой социальной среды, в которой зло поощряется и вознаграждается.

Убивать становится легче, когда увеличивается дистанция – физическая ли, моральная ли, психологическая – между преступниками и жертвами. Жертвы становятся козлами отпущения, обесчеловечиваются и обвиняются во всех смертных грехах. В нацистской Германии этот процесс начался с прихода Гитлера к власти и продолжал нарастать, достигнув кульминации в Холокосте. Каждый человек должен был сделать моральный выбор: сопротивляться этой политике или принять положение дел.

Где, когда и как Мария впервые убила другого человека? Было ли это вследствие избиения? Или во время дежурства в Бункере? Она застрелила этого человека? Было ли это случайностью? Это невозможно узнать.

Убийцы, опрошенные после геноцида в Руанде, вспоминали «тот самый первый раз»: «В принципе, в тот первый раз я был весьма удивлен, как быстро наступает смерть, а также мягкостью удара, если можно так выразиться. Я поставил двух детей бок о бок на расстоянии двадцати метров, стоял неподвижно и дважды выстрелил в их спины» ¹³. «Для меня было странно видеть, как дети падают без единого звука. Это было так просто, что приятно»¹⁴. «Мы больше не видели людей, когда заводили тутси в болота. Охота была дикой, охотники были дикими, добыча была дикой – дикость завладела разумом»¹⁵.

Или же – что, возможно, еще более пугающе – Марию не потрясло ее первое убийство?

Один американский ветеран войны в Ираке заметил: «По правде говоря, это было не так, как я думал. Ну то есть я думал, что убийство человека станет таким судьбоносным опытом. А потом я убил и подумал: «Ладно, пофиг». Позже он сказал, что убивать людей – это как раздавить муравья¹⁶.

Так или иначе, Мария стала убийцей и встала на эту тропу до конца ее оставшейся жизни. С этого момента пути назад уже не будет.

По Лихтенбургу стали гулять слухи о новом концентрационном лагере для женщин, который строился к северу от Берлина. Скоро туда должны были перевести женщин-надзирательниц. Когда их спросили, как называется новый лагерь, они ответили, что он называется Равенсбрюк (Ravensbruck – «Мост ворона»).

Словно хищная птица, ухватившаяся за возможность, Мария была наготове.

Часть третья

Глава 10

Концентрационный лагерь Равенсбрюк