Госпожа трех гаремов

Сухов Евгений Евгеньевич

— Солнце зашло за тучи, повелитель, и скоро в твоих покоях опять появится свет, — спокойно произнесла Сююн-Бике.

— Это не солнце, мое сокровище… Это зашли за тучи мои последние дни, которые я живу на этой грешной земле. Ты всегда понимала меня, Сююн-Бике, больше всех моих жен. Я хотел видеть тебя, и ты пришла. — Голос правителя потеплел, и карачи, знавшие хана не первый год, удивились еще раз. Оказывается, Сафа-Гирей может не только посылать на смерть, но и быть нежным и любящим мужем.

Солнце выбралось из-за туч, комнату осветило, и собравшиеся

опять увидели поверженного болезнью властелина.

— Я хочу поведать последнюю волю.

Стоявший у изголовья хана Кулшериф, его духовник, наклонился к желтому лицу умирающего. Сафа-Гирей увидел прямо над собой старика с седой ухоженной бородкой. «Вот кто нас всех переживет», — подумалось хану, и легкая улыбка коснулась его губ. Чалма сеида качнулась, словно гнездо большой птицы на ветру. «А ведь он меня вдвое старше. Крепок аксакал… Несправедлив Аллах к своим правоверным, да простит он меня за мои грешные мысли».

— Карачи готовы выслушать последнюю волю своего хана, — смиренно отвечал сеид.

— Выпустить на волю всех!.. Пусть зинданы будут пусты! Порой я был несправедлив и казнил безвинных. Хочу перед смертью искупить этот грех.

— Среди них немало врагов ханства, — осмелился возразить Кулшериф.

— Я хочу, чтобы освободили и приговоренных к смерти, — настаивал Сафа.

Сеид слегка наклонил голову:

— Воля хана будет исполнена.

— А теперь позвать ко мне звездочета.

Об этой слабости Сафа-Гирея знали все. Хан пытался подражать султану Сулейману даже в малом, вот поэтому он завел при дворе звездочета и без его совета не приступал к делам. Только звезды определяли — казнит он завтра или милует, объявит войну или с почетом примет посла недружественного государства.

— Он здесь, великий хан, — мягким голосом откликнулся Кулшериф.

Вперед вышел невысокий человек в темной одежде и упал на колени перед умирающим. Ему было о чем тосковать — с уходом великого правителя из этого мира терялась и его власть, и неизвестно, как встретит он день завтрашний. Люди завистливы, и слишком близкий к хану звездочет успел нажить врагов.

— Много ли мне еще дней отпущено Аллахом на этой грешной земле? О чем на этот раз говорят звезды?.. Почему ты молчишь, звездочет?..

Тот молчал неслучайно. Разгадывать расположение светил было единственным ремеслом, которое он мог исполнять хорошо. Этим занимались и его отец, и его дед. А прадед был звездочетом у самого султана Селима Грозного. Далекий предок умер не своей смертью — разве сильные мира всегда любят, когда им говорят правду? Неужели ему сейчас придется разделить участь прадеда?

— Звезды говорят… что ты не доживешь даже до утренней молитвы, хан.

Звездочет увидел на губах умирающего подобие улыбки. А разве блистательный Селим посылал на смерть не с такой улыбкой на устах?!

— Ты мужественный человек, звездочет. Я ценю твою смелость и награжу тебя по заслугам… Ты плачешь? — голос у хана прозвучал удивленно. — Это хорошо, что есть кому меня оплакивать, хотя на похоронах не положено проливать слез. Какую награду ты хочешь

получить от меня за эту… весть?

Приближенные, знавшие хана, поняли, что звездочет шагнул в бездну ночи.

— Подари мне жизнь, Сафа-Гирей! Разве все это время я был для тебя плохим советчиком?

— Ты дорого просишь… — Хан колебался. — Ну что ж, ты свободен, звездочет.

Сафа-Гирей снял с пальца золотой перстень. Долго в последний раз наблюдал за тем, как солнце блуждало между ровными плоскостями. Свет мерцал разноцветными огнями в самой глубине камня. Бриллиант был величиной с орех. Глаза хана на время загорелись, в них снова, как и прежде, заиграла жизнь, чтобы уже в следующий миг погаснуть. Взгляд Сафа-Гирея потух, и он уже потерял интерес к драгоценной безделушке.

— Возьми… это твое.

И золотой перстень неслышно покатился по ковру к самым ногам звездочета. Костлявая худая ладонь накрыла подарок.

— Благодарю тебя, великий хан, — попятился звездочет к двери.

Сююн-Бике подняла пожелтевшую руку мужа и прижала к своему лицу. А потом, не стесняясь, зарыдала.

— Оставьте меня наедине… с женами, — произнес Сафа-Гирей. — Я должен проститься с ними.

Первым покинул ханские покои Кулшериф, за ним последовали и карачи.

Жены остались. Расима — дочь сибирского хана — первая жена Сафа-Гирея, родила ему сына, в котором он видел продолжение самого себя, а значит, и династии Гиреев. Второй женой была Манум из славного и богатого крымского рода Ширин. Много лет назад она сумела покорить его свежестью лица и стройным телом. Третья жена была русская. Купил он ее в Кафе на невольничьем рынке. За нее дорого просили, но Сафа-Гирей не посчитался с ценой, и той же ночью она стала его женой. Тогда ему казалось, что он полюбил так, как никогда прежде. Плодом этой горячей любви был мальчуган, лицом напоминающий красавицу-мать.

Но, только встретив Сююн-Бике, Сафа-Гирей понял, что не любил ни одну из женщин по-настоящему. Веселые и одновременно наивные глаза ногайской бике сумели навсегда взять его в плен. Он с легкой душой прощал ей безгрешные шалости, мимолетные капризы, неровный и своенравный характер. Вся в отца — мурзу Юсуфа! Сююн-Бике умела главное, то, чего недоставало всем его женам, — любить! Поэтому младший из его сыновей — Утямыш-Гирей, рожденный любимой женой, станет ханом! Такова будет его последняя воля. Не беда, что мальчику всего два года. Любимая жена будет при сыне. А когда ему исполнится тринадцать лет, он станет полновластным хозяином Казанской земли.

— Сююн-Бике, — позвал хан.

— Я здесь, повелитель, — произнесла женщина и откинула с лица темный платок.

Сююн-Бике было тридцать пять лет, она вошла уже в ту пору, когда женская красота раскрывается, взяв от природы все лучшее. Большие, чуть раскосые глаза, черные густые брови, овальное лицо и по-восточному смуглая кожа придавали ей редкое очарование. Рот у бике был небольшой, с пухлыми и алыми губами. Черная толстая коса через плечо свешивалась на тугую грудь.