Госпожа Удача
Шрифт:
— Отсидев срок в Индиане, он вышел оттуда, вернулся в Даллас и стал партнером Шифта. Ронни занимался девочками, Шифт — наркотой, — сказала я. — Но Ронни убили из-за наркотиков Шифта.
Уокер опять ничего не ответил.
Сделав глоток шампанского, я повернула голову к телевизору, но игры не видела.
А потом, по какой-то странной причине, лежа на кровати в Вегасе с незнакомым мужчиной, я поделилась дерьмом, которым никогда не делилась ни с кем, кроме мамы Ронни и двух его сестер.
— Я любила его, безумно любила, — тихо произнесла я. — Полагала, что смогу встать на путь исправления, докажу ему, что жить праведной жизнью не так
— Он не торговал тобой?
Услышав его вопрос, я снова повернулась к нему и покачала головой.
— Чудо, — пробормотал он.
— Ронни никому не позволял прикасаться ко мне.
— Ты ошибаешься.
Я моргнула.
— Что?
— Может, он и не хотел, чтобы твой рот обхватил член другого мужчины, но ему было на тебя насрать.
Мое горло сжалось, когда то, что он сказал, проникло внутрь, но я оттолкнула это, начав:
— Я…
— Абсолютно пох*й.
— Тай…
Он снова перебил меня:
— Дурь — это выбор слабаков, но это выбор. Девушки, которые сосут член и раздвигают ноги за наличные, не выбирают эту жизнь, дерьмовая жизнь выбирает их. Отчаяние. Любому мужчине, который этим зарабатывает на жизнь, насрать на женщин. На любых женщин.
— Это неправда. У него была я. Были мама и две сестры, которых он любил. Но он не видел иного будущего, — неубедительно защищалась я. — И он обещал мне, что позаботится о своих девочках.
— Он солгал.
Моя спина выпрямилась.
— Ты его не знаешь.
— Он солгал.
— Ты этого не знаешь, — огрызнулась я.
Он оторвался от изголовья кровати, и развернулся ко мне.
— Женщина, он продавал киски. У твоей киски есть цена?
Я закрыла глаза и отвернулась, давая ему ответ.
— Вот именно, — прошептал он.
Открыв глаза, я посмотрела на него и прошептала в ответ:
— Ему не было на меня насрать.
— Ему… было… насрать, — Уокер четко выговаривал каждое слово. — Единственная причина, по которой он не сделал из тебя шлюху, — это то, что он знал, что ты не согласишься. Представься ему малейшая гребаная возможность продать тебя, он бы это сделал. Так вот, у меня есть член, и я предполагаю, у него он тоже был, так что, учитывая, что у нас с ним есть что-то общее, скажу тебе, — принадлежи твоя киска мне, я бы не занимался продажей девочек, не то чтобы я бы вообще стал заниматься подобным дерьмом. Я бы не толкал наркоту и подавно не занимался бы этим дерьмом. Я бы лучше варил чертов кофе в какой-нибудь забегаловке, если бы это означало, что ты сможешь носить эти свои туфли на каблуках и чувствовать себя хорошо, спя в моей постели. Он этого не делал. А значит, ему было на тебя насрать.
Он пристально посмотрел мне в глаза, и я позволила ему это. Потом я вновь перевела взгляд на игру. И тут произошло чудо, и оно заключалось в том, что я не была раздавлена тяжестью полного понимания того, что я никогда, никогда не позволяла себе понять, что Ронни Родригес был сутенером, дилером, неудачником, эгоистом,
— Я идиотка, — прошептала я игре.
— Ты человек, — сказал Уокер твердым голосом, и я оглянулась на него, видя, что он вновь откинулся на спинку кровати.
Я склонила голову набок.
— Значит, никакого сочувствия к Ронни за то, что он принимает хреновые решения, но я — просто человек?
— Ты его любила и не хотела от него отказываться. В этом нет ничего плохого. Он тебя не любил и не волновался ни о ком, кроме себя. Вот это неправильно.
Я отрицательно покачала головой.
— Не сходится, Тай.
— О, нет. Все сходится, — ответил он. — Кажется, я объяснил, что у меня есть член. Кажется, я сказал, что сделал бы, будь твоя киска моей. Если бы я налажал, а ты не сдавалась, клянусь Богом, я был бы тем мужчиной, кто вытащил бы голову из задницы и заслужил твою преданность. Он этого не сделал и, что хуже всего, бросил тебя на растерзание волкам. Но то, как ты отдавала свою преданность, — не плохо.
— Глупо.
— А ты знаешь, когда в любви наступает предел? — спросил он, и я почувствовала, как сдавило грудь, когда тяжесть вопроса обрушилась на меня.
— Нет, — прошептала я.
— Именно. Нет. И никто не знает. Ни ты. Уж точно не я. Никто. Ты его любила, верила в него, беспокоилась из-за него, а он не принял удар на себя, на следующий день он мог бы вытащить голову из задницы и сделать все правильно. Ты держалась за веру. В этом нет ничего плохого, за исключением того, что он так и не взял себя в руки, начав действовать как настоящий мужчина, и это уже на его совести, а не на твоей.
Настала моя очередь пристально на него посмотреть, пока я пыталась свыкнуться с мыслью, насколько мудрым он оказался.
Затем я сказала:
— Думаю, я закончила делиться.
На это он пробормотал:
— Готов поспорить.
На что я ответила:
— Твоя очередь.
Он кивнул и тут же заявил:
— Мне тридцать шесть. Женат никогда не был. Лицензированный автомеханик… или был им. Отец жив, пьяница и придурок. Мать жива, стерва, потому что ее муж — пьяница. А может, он пьяница, потому что она стерва. Короче, они — определение неблагополучия, и я живу с этим дерьмом с тех пор, как себя помню. Родители моего отца ненавидели мою мать до самой смерти. И не без причины. Родители моей матери отвечали отцу взаимностью, но изначально по иным, однозначно бредовым, причинам. Они живы, ребенком я с ними не общался, но это был их выбор, а когда вырос, этот выбор стал уже моим. У меня есть младший брат, который для всех заноза в заднице. Ему тридцать три, был женат четыре раза, у него пятеро детей, и, по-моему, он женится и штампует детей потому, что ему нравится быть занозой в заднице и он хочет распространять это дерьмо повсюду, где только может. Хорошая новость в том, что он переехал в Лос-Анджелес, а это достаточно далеко, чтобы его талант быть занозой в заднице не достиг дома. Я вырос в Карнэле, штат Колорадо, и только что отсидел пять лет за преступление, которого не совершал, в штате, где никогда не бывал, пока меня не экстрадировали туда для суда.