Гость из Пекла
Шрифт:
– Я вас за чертей приняла! Вот дала бы одной по рогам, второму по ушам! – знали бы, как в темноте ныкаться! – продолжала шепотом возмущаться Ирка.
Морды что у кота, что у козы стали обиженными.
– Чего не спите, спрашиваю?
Кот и коза, естественно, не ответили, но и с места не сдвинулись.
Ирка задумалась. Снова поглядела на кота и козу, обернулась на темный, спящий дом.
Ее дом. Бабкин дом. И мамин. Мама здесь родилась, мама здесь выросла, значит, это и ее дом тоже. А значит… С появлением третьей хозяйки с нормальной защитой дома ведьмы можно благополучно распрощаться! Вон, бабка в начале учебного года умудрилась своей властью хозяйки дома пригласить внутрь враждебно настроенного змея – и вся защита только чвякнула, а Ирка в результате
– Так что теперь, вообще из дома не выходить? – растерянно поинтересовалась Ирка. И весь ее план подружиться с Тео накроется медным тазом? Нет, дружить можно, конечно, и без булочек. Но, если ты хочешь установить с кем-то хорошие отношения, лучше все-таки для начала его чем-нибудь порадовать, а не дожидаться, пока он разглядит в тебе глубоко скрытые достоинства. – Знаю! – Ирка звучно шлепнула себя по лбу и метнулась к пристройке. Коза тихонько недоуменно мемекнула ей вслед.
– Сейчас-сейчас! – Ирка выскочила обратно, сжимая в руках старую, растрепанную веревку. И побежала вокруг дома, волоча веревку за собой и торопливо наговаривая:
– Веревку вью, землю чешу, воду морщу – всех чертей-нечисть, нежить-нелюдь в узел кручу. Захисти дом та его хозяек от зверя, лихого человека, злого ветра, моровницы-пропастницы, горя-беды, огня и воды… Будет вас чертей-нежить, беды-напасти, болезни-лиходеи корчить-плющить, как горох лущить! Нет входу-выходу-проходу, всяко зло прочь от ворот, через огород – вон! – С последним словом Ирка сильно хлестнула веревкой по крыльцу и оставила ее лежать поперек ступенек, точно толстую и лохматую серую змею. – Ну вот! – С чувством хорошо выполненной работы Ирка отряхнула руки. – Как думаете, нормально? Теперь до них никто не доберется! – Ирка кивнула на дом.
Кот и коза молчали. То есть они всегда молчали, но сейчас они молчали… с выражением. Скептическим. На козьей и кошачьей мордах. Потом коза поднялась и, негромко поцокивая копытами, удалилась в пристройку. Кот запрыгнул на грушу и втянулся в открытую кухонную форточку.
– Не поняла! Так нормально или не очень? – негромко поинтересовалась Ирка, но в саду уже никого не было. Ну, ушли же… Калитка свободна. Ирка выбралась на улицу и пошагала наверх по разбитому обледеневшему тротуару.
– Эй, Хортица! Ирка, стой!
Ирка встала как вкопанная. Ага, встанешь тут, когда услышишь такой вот призыв! Окликавший ее голос звучал, как… у человека, запершегося в туалете и вдруг обнаружившего, что там нет бумаги, когда в доме полно гостей! Так зовут, когда одновременно хотят, чтоб услышали – и нет!
Ирка принялась оглядываться по сторонам. Она стояла на темной улице, и даже старый снег уже так пропитался грязью, что больше не светился сквозь ночь. Безмолвными темными грибами по обеим сторонам дороги нахохлились соседские развалюхи, и ни единого огонька не горело в окнах – улица спала. Лампочка над крыльцом Иркиного дома осталась далеко позади и казалась всего лишь розовато-желтой точкой в сплошном мраке, а фонарь был также далеко впереди и годился разве что на роль путеводной звезды, слабенько мерцающей на границе городской балки и собственно города.
And Tomlinson looked up and up,
and saw against the night
The belly of a tortured star blood-red
in Hell-Mouth light;
And Tomlinson looked down and down,
and saw beneath his feet
The frontlet of a tortured star milk-white
in Hell-Mouth heat 6 –
завороженно
– Ага! Колдуешь, да? – просипел задушенный голос.
Ирка дернулась – это кто тут насчет колдовства выступает? – и завертела головой с удвоенной энергией.
– Тут я, тут! – снова конспиративно позвал задушенный голос.
Ирка, наконец, сообразила глянуть поверх забора…
– Раздался глас из унитаза и показалась голова… – ошарашенно пробормотала она первую строчку детского похабного стишка.
6
И Томлинсон взглянул наверх и увидал в ночи
Замученной в Аду звезды кровавые лучи.
И Томлинсон взглянул к ногам и там, как страшный бред,
Горел замученной звезды молочно-белый свет.
(стихи Р. Киплинга, пер. с англ. А. Оношкович-Яцыной).
Голова торчала. Правда, не из унитаза, а поверх забора из листов серого шифера, прибитых к ржавым железным трубам. На трубе торчала голова девушки – во мраке мерцало бледное лицо, и светлым пятном выделялись стянутые в «конский хвост» длинные волосы. Голова разомкнула черные, словно запекшаяся рана, губы и сдавленно просипела:
– Поговорить надо!
Сон все-таки оказался неспроста! Отрубленная голова торчит на заборе соседского дома, и единственное, что ей надо с утра пораньше – побеседовать!
Ирка шагнула ближе – когда к тебе является очередной заложный покойник из тех, что умерли «не своей» смертью, лучше сразу выяснить, что ему надо, и помочь, прежде чем он превратится во вредоносную нечисть, и тогда его уже придется выслеживать и тупо мочить по второму разу! Шагнула еще… И зло сплюнула:
– Тьфу ты, пропасть, да что сегодня у всех прикол такой – напугай Ирку? – сквозь зубы процедила она.
При ближайшем рассмотрении голова оказалась вовсе не отрубленной – к ней прилагалось вполне целое тело, просто пока Ирка стояла на другой стороне улицы, его прикрывал забор. И обладательницу – или, как правильно сказать, владелицу головы? – Ирка теперь тоже узнала. Соседка Лада! Та самая, что мечтала попасть на «Фабрику звезд» и целыми днями распевала караоке так, что редкие прохожие перебегали на другую сторону улицы, спасаясь от рвущейся из форточки звуковой волны! Ладу Ирка знала плохо – та была старше на два года и, если не истязала соседей своими песнопениями, таскалась с компанией парней в псевдо-байкерских куртках из дешевого кожзама и девчонок, даже зимой демонстрирующих нежно-голубую от холода кожу в дырки модно изрезанных джинсов. Единственный их разговор состоялся почти пять лет назад, когда тринадцатилетняя Лада попыталась отнять у одиннадцатилетней Ирки деньги на покупки. Лада потом долго сидела дома – ждала, пока пройдут хромота, синяк на скуле и следы Иркиных зубов (тогда еще вполне человеческих) на носу. С тех пор Лада Ирку высокомерно игнорировала, чему та была только рада.
Но сейчас соседка сидела на толстой ветке ореха, что рос как раз позади забора, и Ирка могла поклясться – дожидалась именно ее.
– А я тебя жду! – соседка поспешила подтвердить Иркины подозрения.
– Да поняла уже, – буркнула Ирка. – Только с чего ты взяла, что я в такую рань идти буду?
Даже в плотной предрассветной темноте было видно, что Лада изобразила преувеличенное недоумение – точно актриса на детском утреннике, которая боится, что тупые детишки не заметят, как сильно-сильно она удивлена.