Гостиница
Шрифт:
Что-то произошло с руслом – оно словно бы стало более жестким, требовательным и нетерпеливым, будто жаждало от Нее какой-то ответной реакции. А по Ее телу от неясного еще источника впереди пробегала нервная дрожь. Не то, чтобы это было неприятно, но волнительно – в самом прямом смысле: по всей поверхности стали образовываться хаотичные волны.
Она почувствовала, как русло сжимает Ее в своих объятиях. И Ей нравилось, чуть задержавшись, стремительно выскальзывать из них, орошая скалистые берега шаловливыми брызгами.
Со дна поднялись камни. Нельзя сказать, чтобы они ранили
А дрожь становилась все отчетливей, и амплитуда ее нарастала.
Впереди послышался гул. Или, может быть, это только показалось, потому что и сама Она неслась по руслу с изрядным шумом.
Объятия русла становились все теснее. Она извивалась и билась в них, словно обезумев, непонятно только – от страха или от восторга. Но больше всего – от страсти: страсти полета, скорости, страсти свободы и обладания… Казалось, берега пытались слиться с Ней. И Она не возражала, стремясь им навстречу, но от этого взаимного стремления проистекала только скорость и страсть, обдирающая тела. Казалось, что они соприкасаются уже не поверхностями, а нервами. Наверное, именно это и лишало разума, вибрируя на грани между болью и блаженством. И не было сил терпеть ни то, ни другое, и эта невозможность разряжалась ревом, несущимся по ущелью над стремниной, и бешенством струй, и взрывами брызг.
В каждый миг казалось, что предел уже достигнут! Все!.. Все!.. Дальше беспамятство… Потеря чувствительности. Но боль и блаженство нарастали и не отпускали в беспамятство, заставляя тело с ревом и грохотом биться о камни, истязая их и себя, рыдая и наслаждаясь каменными укусами, раздробляющими плоть в мириады брызг.
И собственный рев сливался с ревом впереди в нечто всеоглушительное и безумное, отчего казалось, что откуда-то возвращается эхо и сливается с источником породившего его звука.
Но сломаны все преграды и взорваны все пределы! За муки одна награда – блаженство свободного тела… И грохот, и рев, и песня какой-то струи глубинной… О! как упоительно тесно быть плотью неукротимой!.. И биться, смеясь, о скалы!.. И плакать, прощаясь с телом. И обретать, что искалось, и находить, что хотелось… Но нарастает скорость! Теченье – сродни полету!.. Неузнаваем голос!.. Зовет и зовет кого-то… Но выстрел и взрыв!.. И замер зов-крик на высокой ноте… И русло вдруг исчезает, и тело парит в полете. И тишина испуга… Безмолвие пред блаженством… Но круче и круче угол летящего совершенства!.. И звездный удар о скалы!.. Рождающий звон созвездий… О, да! Это – то, что искалось… В чем скрытый смысл благовестья… И брызги стремятся к звездам. И звезды светлы, как росы… Струятся от счастья слезы, нежнеют от слез утесы…
Она вновь начала осознавать себя, когда потоки воздуха вознесли ее над водопадом. Удивительное ощущение – вдруг оказаться раздробленной на мириады капель, сверкающих на солнце, и лететь над самой собой, словно облако… Почему же «словно»? Она и была чем-то вроде облака из легчайших
Она со страхом и восторгом взирала на водопад, и узнавая и не узнавая себя. Она еще ощущала себя этой жаждущей летящей струей, но уже была вне ее и над ней…
Водопад остался внизу, а Она достигла вершины утеса на правом берегу, мокрого и блестящего, и вдруг с удивлением обнаружила там застывшего, подобно каменному изваянию, Оленя. Он взирал на ревущий внизу поток, и только ноздри его слегка подрагивали.
Она ласково скользнула по его красивой морде, оставив на ней часть своих капель. Олень вздрогнул и задрал голову, пытаясь разглядеть Ее в сверкании брызг. Ведь он не знал ее такой…
А Она поднималась выше и выше, пока перед ней не открылся весь ее путь. Извилистый путь реки среди дремучих лесов и широких лугов, среди болотистых пойм и скалистых ущелий… От родника до водопада, за которым было что-то еще – Она это чувствовала, но почему-то никак не могла рассмотреть…
А пройденное виделось ей в гораздо большей полноте, нежели когда Она была в нем. Хотя бы темное обрамление гор, в который упирался и которые захлестывал зеленой волной дремучий, дикий лес. Прежде Она и не подозревала об их существовании – не замечала за деревьями…
И там, далеко-далеко за родником, с которого все началось, какая-то черная точка странным образом влекла Ее к себе. Впрочем, что толку – пройденного не воротишь.
Вдруг Она ощутила, что ладони воздушного потока, возносившего Ее над миром, ослабели, видимо, достигнув своего предела высоты, и Она стала медленно опускаться вниз.
Да, пройденного не воротишь. Вскоре Она вновь сольется со стремительными струями и умчится в даль, которая Ей пока еще недоступна…
А черная точка?.. Видимо, это, просто, условное обозначение Начала Ее Пути. Что же там было – в начале?.. Неужели забылось?.. Кажется, Она была совсем иной…
Черная точка уже исчезла из видимости, но таинственное притяжение ее продолжало ощущаться.
Капли, снижаясь, тяжелели и укрупнялись, что еще более ускоряло их движение вниз к водопаду… Но подул ветерок. Несильный, шаловливый порывчик, улыбка воздушного потока – и капли, вместо реки, упали на Оленя, по-прежнему недвижно застывшего в ожидании. Он вздрогнул, сжался в тугой комок мышц и сорвался с места, поскакав против течения. От движения капли начали растекаться по его телу, сливаться друг с другом, пока не образовали единого водяного покрова, который, уцепившись за шерстинки, не стекал под скачущие оленьи ноги, а держался, сотрясаясь на его спине.
И опять исчезло время. День?.. Ночь?.. Жизнь?.. Смерть?..
Она не понимала происходящего вокруг, потому что всецело была сосредоточена на том, что происходит с ней.
А с ней происходило нечто сверхстранное. Жидкая субстанция загустевала на ветру, словно замерзая, и обретала форму. Очень странную форму…
Две верхние конечности удивительного существа вцепились в рога Оленя, а две нижние крепко сжали его бока, изо всех сил стараясь удержаться на спине бешено скачущего животного.