Государева невеста
Шрифт:
– Тихо, тихо! – прошелестела Маша, еще не забывшая последней своей заботы: во что бы то ни стало скрыться от Бахтияровой слежки. – Ради господа, молчи!
Девчонка вытаращила на нее свои узкие глазки – верно, вспомнила, как они прятались, – и прижала ко рту ладонь, пытаясь заглушить надсадный кашель. По-прежнему поддерживая ее, Маша огляделась.
Вот же угораздило! В двух шагах твердая земля, а здесь гибельная чаруса. Зеленая, обманувшая своей красотой и видимой прочностью ряска смыкается на глазах, затягивает глянцево-черные оконца воды. А стужа, стужа-то какая! Недолго выдержать, вот так-то стоя.
Зуб на зуб уже не попадал, но страшно не было: земля
Ладно. Раз уж он все равно их заметил, можно не стеречься. Теперь главное – из болота выбраться, а там, может, и удастся от Бахтияра отделаться, не то – запретить ему за собой идти, только и всего.
– Ай, джаным, джаным, джаным!
Черкес наконец вышел из оцепенения, подбежал к краю чарусы, протянул ружейный приклад, но Маша не тронула его, а толкнула вперед девочку: синеватая бледность, залившая детское лицо, невидящие, расширенные глаза напугали ее. Она вдруг вспомнила, как кто-то рассказывал: вогулы не спасают своих тонущих, веря, что если дух воды позвал к себе человека, то не стоит ему перечить. Маша остро пожалела, что не вогулы были там, на расшиве, с которой кинулась она в Волгу, надеясь отыскать покой… И тут же девочка вновь забилась, задергалась в ее руках. Боже ты мой, да ведь она каждую минуту прощается с жизнью, думая, что дух воды вот-вот заберет ее!
– Держи ее, Бахтияр! – крикнула Маша и засмеялась от радости, увидев, что детские руки мертвой хваткой вцепились в приклад.
Лицо Бахтияра исказилось брезгливой гримасой, однако он без спора потянул ружье, и через несколько мгновений девочка, громко всхлипывая, упала на твердый берег, вскочила на четвереньки, поспешно отползла подальше от чарусы и уже с облегчением простерлась на земле.
Теперь пора было выбираться самой. Холод сковывал тело, если этак дальше пойдет, Маша ни рукой, ни ногой не сможет шевельнуть. Да и теперь не может: юбка прилипла к ногам, спутала их, будто сеть – щуку.
Маша качнулась на своей шаткой опоре, с трудом продвинула ногу вперед: не удастся ли как-нибудь дойти до берега, пусть и по горло в воде?
Дыхание перехватило – ох, как холодно, как холодно! С силой повела вокруг руками, пытаясь согреться. Наверное, придется принять помощь Бахтияра, как ни противно. Самой не выбраться, ясно, а Сиверга ждет!
Однако, вытащив девочку, Бахтияр больше не опускал в воду ружье.
Маша взглянула недоумевающе: да что такое? Стоит, уткнув дуло в землю, опершись о приклад, смотрит – глаза горят, – как она мерно качается, покорная тяжелой воде, будто болотное растение: взад-вперед, влево-вправо.
– Я тебя уже спас однажды, помнишь? – Голос Бахтияра изменился до неузнаваемости. – Помнишь?
Маша чуть опустила подбородок к воде, но и от этого легкого движения едва не утратила равновесия и не канула плашмя в воду. Какое тяжелое, каменно-тяжелое тело! А Бахтияр – что задумал?
– Помнишь! – повторил он. – Да. И я помню. Спас тебя – но что получил взамен? Ты бежишь меня, отвергаешь, я для тебя отвратительнее последней твари! И вот теперь помаячил перед тобой только образ, только призрак – и ты ринулась за ним. А он обманул тебя, другую взял взамен. – Бахтияр задыхался, пропускал слова. – Зачем мне тебя спасать, скажи?
63
Ведьма (татарск.).
Маша глядела на него, расширив глаза. Только взгляд еще повиновался ей, и то изумление, которое выразилось в этих чистых, прекрасных глазах, заставило Бахтияра хрипло закаркать, что означало смех. Но невесел был тот смех, нерадостен.
– Один шайтан знает, как эта ведьма Сиверга тебе смогла живого покойника показать, но я его тоже узнал! Ты к нему живому рвалась – теперь к мертвому. Но не будет того! К мертвому уйдет – мертвое. Вот слушай: или слово дашь, что за меня замуж пойдешь нынче же, и тогда я тебя из воды вытащу, или… или я буду стоять на берегу, смотреть буду, как тебя болото возьмет.
«Всякая страсть имеет своего беса, который через человека питает себя!» – нравоучительно сказал кто-то в Машиной голове тяжелым поповским гласом. Да, правильно! Она глядела на Бахтияра, а видела на его месте лишь бледное подобие прежнего упругого, звенящего, как лезвие сабли, черкеса: все вытянул, все высосал из него демон страсти. И она сама, Мария, в сем повинна, она и есть для Бахтияра тот самый злой демон! Так неужто она осудит его за то, что он спасения жаждет – пусть и такой ценой? И ей благо сделает: она уйдет из жизни, не содеяв греха, встретится с милым. Ведь душа Федора мечется на том свете, неприкаянная, тоскует по Машиной душе: оттого и удалось Сиверге так легко вызвать призрака, что не ушел Федор в дальние дали и вышние выси небесные, мечется близко к земле, высматривая свою ненаглядную. И так легко, так прекрасно сделалось на душе! Он ждет ее, и они скоро будут вместе.
Она улыбнулась – и лицо Бахтияра почернело при виде этой улыбки.
– Не веришь? – зарычал он. – Думаешь, я не выдержу зрелища твоей смерти? О нет! Выдержу! Да сколько раз я и сам желал тебе по капле кровь выпустить, чтобы отмщение своим страданиям и облегчение обрести! Я теперь счастлив. Знай это – счастлив!
Маша его почти не слышала. Ей хотелось как можно скорее соступить с кочки, однако она удерживала себя изо всех сил: все должно свершиться само собой, без ее участия. Но неужто Бахтияр столь глуп и надеется остаться безнаказанным? Девочка, посланница Сиверги, здесь, она расскажет всем… да что же она делает? Клонит к воде тоненькую березку – пытается вызволить свою спасительницу? Напрасно! Зачем?!
Маша тотчас сообразила, что нельзя смотреть на девочку, но было поздно. Бахтияр повернулся в направлении ее взгляда – и жилы гнева вздулись на его лбу. Прорычав что-то злобное, он в два прыжка достиг березки, оторвал от нее бьющуюся, визжащую девочку и, нагнувшись над предательской зеленью чарусы, окунул туда по пояс.
Девочка замерла – будто враз окаменела. Завела глаза, голова запрокинулась, как у неживой. Верно, второй раз испытать такой ужас было для нее нестерпимо. Нет, пока жива – дрожат короткие черные реснички, губы трепещут.