Государева служба

Володихин Дмитрий Михайлович

Вдруг вода издала чмокающий звук у самого моего бока. Еще один. Еще и еще. Мое везение не могло продолжаться слишком долго. Даже самый неумелый стрелок в итоге непременно вышибет мозги той идеальной мишени, какую я представлял собой на речном фарватере. И камешек нимало не поможет – маловат… Пришлось нырнуть. Очень холодно – руки начали неметь. Очень глупо – оружие все равно оставалось над водой. Много ли я стою без него?

А значит, парень на той стороне имеет шанс.

Я старался пробыть

под водой подольше. Потом вынырнул ради глотка воздуха и опять ушел под воду. Теперь начали неметь ноги. Плохо дело. Вынырнул повторно… Чмок! Чмок! Тут меня вновь сбило с ног и понесло.

Сколько я ни пытался встать на ровном месте, ничего не получалось. Меня тащило с полкилометра, и вся плоть моя совершенно заколенела. Наконец, бешеный поток выбросил меня на отмель. Какое-то время я не способен был пошевелить даже мизинцем. Оружие? Когда нырял во второй раз, макнул таки, нервы не выдержали. Сработает оно, когда понадобится, или…

Ой, как плохо.

Труднее всего оказалось сделать первые десять шагов. Сначала встать на колени, потом во весь рост и сделать эти проклятые шаги. Добравшись до леса, я опять рухнул. Нет, братцы, так нельзя. Замерзну. Сгину не за грош. Надо собраться. Надо сконцентрироваться.

Пришлось раздеться, включая исподнее, хорошенько выжать каждую тряпочку, завязать все, кроме трусов, в узелок. Согреться по-настоящему я мог только на бегу. И побежал.

Я двигался в том направлении, где, по моим представлениям, должны были находиться бедолага-Мякинцев и ребятки Ли. Минут через пятнадцать я понял, что заблудился.

Мне оставалось рухнуть на траву и в бессилии закрыть лицо руками. Кажется, я плакал. И в голову мне лез последний разговор с отцом. Как горделиво я открывал ему глаза на философию военного образа жизни! И сейчас, кажется, отвечаю перед Богом и людьми за каждую тщеславную фразу…

* * *

…отец тогда спросил:

– У тебя перед отлетом на Терру-6 сколько еще времени?

– Неделя. Как у всех после выпуска.

– Я хотел самое важное припасти на последний день… Но нет, как видно, не получится, терпения не хватит. Придется сегодня…

Я подумал: ну что сейчас будет? Славная повесть о том, как дед достойной службой заработал полковничье звание себе, а всему нашему роду – потомственное дворянство на веки вечные. Отец обязательно расскажет одну из тех назидательных историй, которые я выучил еще лет в двенадцать. А в конце выведет мораль: не посрами. Я никогда не мог объяснить ему, что некоторые вещи давно вошли мне в плоть и кровь, их ничем оттуда не выгнать… Они не портятся, не линяют и не падают в цене даже после очередной назидательной истории. Впрочем, слушать я научился. После пяти курсов военного училища грешно не уметь слушать. К тому же мой старик – хороший человек, иногда он оказывается прав, да и беды особой нет в десяти минутах, почтительно прохлопанных ушами.

– Нет, о дедушке мы сегодня не будем.

Я уставился на него оторопело. Похоже, я еще не все понимаю

в этой жизни. Какая-то малость осталась.

– Поговорку, которая начинается словами «Береги платье снову…» ты и так знаешь. Я надеюсь, это вошло тебе в плоть и кровь.

– Точно, папа. Как эритроциты.

Он пропустил мою реплику мимо ушей. Задумчиво почесал подбородок. Пригладил черное сено вокруг лысины. Поправил обручальное кольцо, хотя оно ему, вдовцу, давно вросло в безымянный палец до полной неснимаемости. Почесал за ухом. Сейчас сцепит ладони в замок и послушает, как хрустят суставчики.

Сцепил ладони. Хрусть-хрусть-хрусть. Три. Доволен! Впрочем, как и я: хоть что-то в этом мире осталось неизменным.

– Во-первых, вот какая штука… Где бы ты ни был, куда бы ни сунулся, а домой ты всегда можешь вернуться. Твой дом – вот он. Тебя здесь ждут.

Я кивнул. Странно, почему это кажется старику столь важным? Да – дом. Да – тут. А где ж еще? Само собой разумеется.

– Ты знаешь, не очень-то я одобряю военную стезю…

Еще бы папа, при твоих-то ста тридцати килограммах, близорукости и докторской степени! Таких не берут в кавалергарды.

– …но это твой выбор. Мы столько раз беседовали о твоем… о твоей…

Не найдя нужных слов, он махнул рукой. Дескать, о той моче, сынок, которая вступила тебе в голову и выжала мозги из ушей струйками. Разве не так? Мы действительно много раз беседовали. Целых два или три. Пять лет назад. Он не пытался давить на меня. Просто не мог понять, а я не сумел объяснить. И вот он пробует еще разок, напоследок.

– В общем… зачем тебя понадобилась вся эта амуниция?

– Бог создал нас с тобой разными, отец.

– Разными… как что?

И тут я, наконец, отыскал нужные слова:

– Как мужчина и женщина, смычок и скрипка, растения и животные. Одно без другого не бывает. Не может полноценно жить.

В его глазах я прочитал честное непонимание. Что ж, значит потребуется больше нужных слов.

– Ты… Кто ты? Ты сидишь, лежишь, стоишь. Ты – человек, предпочитающий не сходить с места. Ты – статик. Не в хорошем смысле слова и не в плохом. Просто статик. Такое свойство. Глаза могут быть карими, зелеными, серыми… А люди могут быть статиками и не-статиками. Я не могу как ты. Мне нужно идти, бежать, добиваться чего-нибудь, соперничать, драться, в конце концов. Я должен двигаться. Я иначе не могу. Иначе разорвусь; во мне слишком много энергии, хоть ведрами черпай.

– Послушай, но ведь здесь, в Москве…

– Ничего здесь нет для меня, отец! Ничегошеньки. Империя не воюет уже много десятилетий. Мы слишком сильны и слишком добры для этого. Только мелкие конфликты и только на границах, да и там на нашу долю осталось всего-ничего.

Старик сухо рассмеялся, и мне это крепко не понравилось. Он не понял. Он даже не попытался меня понять!

– Торопишься? Боишься не поспеть к шапочному разбору?

Прозвучало мягче, чем я думал. Намного мягче.