Государева служба
Шрифт:
Между тем, Вадбольский с ласковой угрозой в голосе выговаривал нашим спутникам:
– Ну-ну, не стоит делать лишний шаг в сторону боковой аллеи, господин соучастник, я видел ваше лицо… стоять, ротмистр! Да и все прочие… патрульные будут рады познакомиться с вами поближе.
И вдруг унтер накинулся на него с обвинениями:
– Да что же вы делаете! Это же… это же дуэль! Сверкающий миг благородства в нашей жизни! Как вы можете… лезть… сюда… с казармой!
Князь усмехнулся.
– Если бы я увидел в потасовке двух пьяных картежников хотя бы отблеск благородства,
Вот тогда-то весь восторг мой и улетучился.
Дальше была кулинарная реникса. В холодную я попал после того времени, когда там кормят ужином. На заседание трибунала меня отвели прежде завтрака. Обед я просидел на скамье подсудимых, где и услышал приговор: «…год службы в дисциплинарном батальоне…». Терлецкий отхватил два года и понижение в звании. Все наши спутники получили свое, легче всех отделался пехотный капитан, поскольку я свидетельствовал в его пользу. Кажется, он заработал всего лишь выговор. На ужин я опять-таки не успел… Чушь.
Полночи я не мог заснуть. В голову лезла такая дрянь, хоть святых выноси. Больше всего я жалел отца: как бы не хватил его удар, когда он такое узнает о сыне. Да еще посетила противная мысль: дед добыл чести для нашей семьи, а внук ее нещадно проматывает… Господи, за что вся эта карусель на мою бедную голову?
И я сам себе отвечал: посмел ведь я тогда, в клубе, спустить с цепи демона гнева, не захотел его окоротить? Значит, поделом.
Мог я с этой гадиной, с яростью своей, справится?
Мог. Но не стал.
Уже под утро, засыпая, припомнил я любимый эпизод из старого романа – капитан Крылов отвешивает обидчику, редкому подонку, пощечину – припомнил и горько усмехнулся: «Вот тебе и капитан Крылов, и стремительный разведчик Станкович вместе с ним…»
Майор Сманов Максим Андреевич умел выбивать технику для своей заставы. Патрульный антиграв «Макаров В-1» в учебном курсе «Снаряжение колониальных погранотрядов» только упоминался: дескать, завтра он поступит на вооружение, а сегодня… ну, разве что кое-где. Теоретически я представлял себе, как раскочегарить эту колымагу, как привести ее в б/г состояние, где она не подведет, а куда с ней лучше не соваться; но практически я увидел ее первый раз именно тогда, в Покровце, во время полупобега с офицерской гауптвахты.
– Саша, у тебя связь в порядке?
Пилот обернулся к начальнику погранзаставы.
– Обижаете, Максим Андреич. У меня тут все в порядке. Иначе и быть не может.
– А мне кажется, связь барахлит. Самую малость. Помехи.
– А? Господин майор?
– Помехи, я сказал. Изображение идет полосами, звук не качественный. Запроси техслужбу отряда, тебе надо бы сменить подмодулятор.
– Подмодулятор? Да он…
– Мы о чем с тобой вчера говорили, Саша?
Голос Сманова зазвучал жестче и тише. Пилот обалдело смотрел на него секунду, две, три, потом черты его лица разом изменили рисунок. На место гримасы изумления пришла улыбка понимающего
– Есть сменить подмодулятор! Это мы мигом, Максим Андреич.
Уж и не знаю, какую порчу навел армейский умелец на казенную технику, но через полминуты он общался с базой техобслуживания, с трудом преодолевая бульканье в наушниках и «зебру» на экранчике. Не успел он закончить, как на панели засветился сигнала вызова.
– Саша, беда-то какая, совсем вырубилась связь. А ведь машинка у нас новенькая, только с завода… И чем они только занимаются на лунных верфях? Это же натуральный брак!
Пилотская улыбка цвела майской розою, чуть ли не целым букетом роз. Тем временем в эфир ушла серия невнятных блекотаний под аккомпанемент громовой трещотки.
– Жаль. Возможно, нам пытались выслать запрос о чем-то важном. Вынужден объявить вам выговор, поручик Игнатьев. Вверенная вам техника нуждается в профилактике. Некоторые вещи нельзя запускать, да-с. И, кстати, люди тоже нуждаются в ремонте. Сдается мне, вы давненько не были в отпуске. Или я не прав?
– Да… второй год, Максим Андреич. Но я же понимаю… ребята…
– Второй год! Вот видите, это моя недоработка. Люди устают, делают ошибки… Вот что, голубчик, сегодня поменяете вашу железку, ту, которая неисправна, а завтра, с первой минуты первого, вы в отпуске. Зайдите к Роговскому, он вам живенько оформит документы, выдаст отпускные. И чтобы духу вашего не было на заставе. Развлекайтесь, поправляйте здоровье, и… чем черт не шутит, заведите, наконец, невесту; наша невероятная глушь скоро тиной зарастет в отсутствие милых дам. Моя сердечная Марина Николаевна, да попадья с дьяконицею, да госпожа Дреева… маловат цветничок. Чтобы облагородить наше мужицкое общежитие, потребен приток свежей крови. А, Саша?
– Это уж как получится, Максим Андреич… – смущенно ответил парень.
Мне очень хотелось спать. И еще того больше – до скрежета зубовного – есть. Маленькие начальственные махинации воспринимались как бы сквозь кисею. Больше всего меня интересовал один вопрос: миновав одно позорище, не вляпался ли я в позорище горшее? Сманов, прочитав недоуменную печаль на моем лице, произнес негромко:
– Не переживайте, голубчик. Вы ничего не украли, никого не убили, никому не солгали, ничего не убоялись, не предали и не нарушили воинский устав. Я приказал вам следовать за собой, и вы должны были подчиниться старшему по званию. Надеюсь, это избавит вас от скорбных размышлений.
Сманов поступал благородно. И, по всей видимости, рисковал кое-чем. Я его благородства принять не мог:
– Максим Андреевич, я привык сам отвечать…
– Помолчите, лейтенант! – перебил он меня. – Помолчите и послушайте. Вы запачкались, и трибунал верно осудил вас. Ошибки в вашем деле я не вижу. Взрослеть надобно, а вы почли за честь поддаться на пустое ребячество! Бретёр – свинья, но вы от той свиньи не сумели удержаться на расстоянии… Что я вам предлагаю? Просто спастись от дисбата? Ничуть не бывало; я предлагаю вам службой некрасивой и опасной искупить вину. Я предлагаю вам шанс очистить мундир от налипшей на него грязи. Вы понимаете меня?