Государевы конюхи
Шрифт:
— На конюшнях, говоришь? — Тот, кого Гвоздь назвал княжичем-батюшкой, шагнул поближе и внимательно поглядел на Данилку. — Сколько ж тебе лет-то, государев конюх?
— Восемнадцать, — не зная, как обращаться с этим человеком, буркнул Данилка.
Коли княжич — нужно в ноги, поди, валиться, но и сам он с людьми — по-простому, вон в подклет заявился, и люди с ним — без лишней лести…
— И как ты с моими молодцами знакомство свел?
— Меня Илья Карпович у целовальника отнял…
— Ого?.. — Княжич-батюшка повернулся к Гвоздю. — Недосуг
С тем развернулся и ушел, позвякивая серебряными подковками на каблуках.
— Ты ему, благодетелю нашему, понравился, — сказал Гвоздь. — А коли ему кто понравится, тот человек живо в гору идет! Только ежели пьет в меру. Вон на Илейку взгляни! Другой бы такого верного слугу в тычки давно выставил, а наш — бережет его, потому что Илейка ему полюбился. Одно условие — пей, да только за ворота не выходи. А он, вишь, по кружалам! Насилу я его, дурака, сыскал. Я из-за этого Илейки все кабаки, все кружала на Москве знаю! Нет такого целовальника, чтобы мне в пояс не кланялся!
Тут Данилка вспомнил про свой розыск.
— А не поможешь ли мне, Иван Киндеевич, сыскать душегрею? — спросил он. — Синяя, с золотыми птицами! Мне без душегреи хоть на конюшню не кажись…
— Да купим мы твоей сестре другую душегрею! — Похоже, Гвоздя очень развлекало Данилкино упрямство. — Еще получше той! Синяя, говоришь? Ну так будет ей скарлатная! Вся свадьба на нее залюбуется! Хочешь — велю сейчас же на выбор принести?
— Нет, мне эта нужна! — И Данилка заново принялся перечислять все приметы. — По синему полю птицы вытканы, а сама душегрея из кусочков собрана, и золотой галун из кусочков, так сразу и не разглядеть.
— Ловко! — одобрил Гвоздь. — Рукодельная у тебя сестра!
— Это Устинья рукодельная, царствие ей небесное, — поправил Данилка. — Это Устинья душегрею шила, а потом та душегрея пропала, и я ее ищу.
— А что за Устинья такая и что с ней стряслось? — спросил Гвоздь. — Да ты садись за стол, я велю с поварни щей принести или ухи. Куричьей ухи хочешь? У нас с шафраном варят, густую!
— Хочу, — признался Данилка.
К нему столько лет никто, кроме ровесника Вани, не обращался по-человечески, даже дед Акишев и то шпынял почем зря, что в обществе ласкового Гвоздя он словно душой оттаял.
— Матюшка, добеги до поварни, пусть миску ухи нальют, что с обеда осталась, хлеба там, калача — скажи, Гвоздь велел! Ну так что там с той Устиньей стряслось-то, свет? Ты мне расскажешь, а тем временем и уха подоспеет.
— А то и стряслось, что удавили, — прошептал Данилка. — А потом возле Крестовоздвиженской обители бросили…
— У Крестовоздвиженской? Ишь ты! — подивился Гвоздь. — И давно ли ее так?
— Третьего дня… Третьего дня?.. — сам себя переспросил Данилка. Вчера утром ее там стрельцы подняли, стало быть,
Гвоздь накрыл его руку своей, по-мужски коротко пожал.
— Ты, свет, не тоскуй! Мы вот выпьем сейчас под уху, помянем ту рукодельную Устинью добрым словом! А потом поедем искать душегрею. Ее одну ли тот питух к целовальнику сволок? Или еще что было?
— Было! — с такой жалостью в голосе, что самому неловко сделалось, воскликнул Данилка. — И шуба была, и чеботы зимние, и что там еще бабы носят! Я только душегреи приметы знаю! Она приметная — цвет синий, богатый, по синей земле вытканы золотые птицы!..
— Ну, где душегрея, там, поди, и остальное сыщется, — успокоил Гвоздь. — Мы этого дела так не оставим! И целовальнику тому, что душегрею в заклад взял, достанется! Век помнить будет, каково у государевых конюхов душегреи в заклад брать! Это мы можем! Да где же уха? Матюшка! Давно по шее не получал?!
Грянул Гвоздь таким страшным голосом, что Данилка от него даже отшатнулся. Тут же в подклете возник вихрастый Матюшка, обеими руками он держал за самые края большую миску, от которой шел пар, и видно было, что края уже жгут ему пальцы. За Матюшкой появилась баба с подносом, на котором были хлеб, ложки, мисочки поменьше, пара чарок и большая солонка.
— Разорался! — неодобрительно сказала она. — Как всем обедать, так тебя и нет! А как все отобедали — пришел орать! На!
— Доберусь я до тебя! — пригрозил Гвоздь. — Ешь, брат Ивашка! Стой!
Данилкина рука, потянувшись к ложке, замерла в воздухе. Матюшка с бабой-стряпухой ушли, и тогда Гвоздь объяснил задержку.
— Перед ушицей-то и выпить не грех! Давай-ка налью, у меня тут припасено…
Он встал, отдернул с высокого окошка занавеску и достал с подоконника припрятанную сулею.
— Что за черт — две же было! Ну, разберусь я с этими питухами… Нальем да и выпьем благословясь! Мужик умен — пить волен, мужик глуп — пропьет и тулуп! Так, что ли?
— Так! — подтвердил Данилка, не отводя глаз от ухи.
— А стряпает у нас Марковна знатно! Гляди, гляди, какая уха-то жирная! Прямо золотая!
Данилка и глядел, предвкушая радость чревоугодия.
Ему так редко доводилось есть вкусно, что ничего удивительного не было — миска с ухой ему белый свет застила.
— Вот и разлил. Теперь же — пей, не напивайся, люби, да не влюбляйся, играй, да не отыгрывайся!
Произнеся эти веселые слова, Гвоздь опрокинул чарку и насладился тем, как прошел от горла до живота знакомый приятный жар.
То же сделал и Данилка.
Вторая в его жизни чарка крепкой анисовой водки прокатилась вниз не в пример лучше первой.
— Давай, заедай ухой-то, хлебом закусывай! — велел Гвоздь. — А я все беды твои, брат Ивашка, руками разведу. Коли уж мы сошлись, да коли тебя Илейка выручил, стало быть — так на роду написано! А коли в сон потянет — вздремни, можно! Слышал — наш благодетель велел тебя до Кремля на санках довезти. Полюбился ты ему, брат Ивашка!