Государевы конюхи

Трускиновская Далия Мейеровна

Четвертым шел с факелом их недавний пленник Афонька Бородавка. Пятым — увесистый дядька с особой приметой — безбородый. И замыкали это шествие двое, кого разглядеть было уже невозможно.

Вот теперь можно было нападать.

Конюхи понимали, что вдвоем против шестерых — не бой, но в неожиданном приступе один боец троих как раз и стоит. Опять же, у Богдана были за поясом два пистоля, у Данилы — один. При удаче троих противников они могли положить сразу. Да и хитрость много чего значит — Богдаш удержал товарища

от немедленного прыжка с лестницы, позволил налетчикам приблизиться к ступеням, за которыми был поворот в подземную улицу.

Тут-то и грянули два выстрела, а следом раздался пронзительный свист — Богдаш докладывал Башмакову, что это они, конюхи, вступили в бой.

Уложить удалось толстяка (в него целил Данила, стрелок не очень опытный, здраво рассудив, что по такой туше в трех саженях не промахнешься) и кого-то, конюхам неизвестного. Теперь уж было полегче — двое против четверых.

Конюхи спрыгнули с высоких ступенек, готовые к рукопашной. Богдаш держал пистоль наготове для того, кто сунется первым.

Гвоздь и княжич Обнорский резко повернулись. Богдаш успел заметить резкое движение руки княжича, он это движение прекрасно знал и оттолкнул от себя Данилу.

Маленький клинок, стальное жало, был пущен метко — кабы не Богдаш, лежать бы Даниле с джеридом в горле. А так острие вонзилось в левое плечо, поцарапало кожу и застряло в сукне кафтана.

Тут же Богдаш выстрелил в княжича, но тот был догадлив — отскочил, подставив вместо себя Афоньку Бородавку. Тот выронил факел, схватился обеими руками за бок и рухнул на колени.

Пистоли стали бесполезны как оружие огнестрельное, но еще могли поработать дубинками. Взяв пистоль за ствол, Данила побежал к тому, кто был ближе, — к незнакомому крепко сбитому мужику. Богдаш, еще раз свистнув, кинулся ловить княжича.

У налетчиков было два факела — один валялся на полу, другой был выставлен Гвоздем вперед — не подпуская Желвака, он прикрывал мечущимся огнем себя и княжича, понемногу меж тем отступая к ступенькам.

Но там уже шлепали подошвы — на помощь Даниле и Богдану бежали Башмаков, Сарыч, Стенька и, возможно, Настасья.

Налетчики поняли, что угодили в ловушку, хотя ни Данила, ни Богдаш, ни Башмаков и в мыслях не держали ловушку эту ставить.

Пробиваться стоило лишь туда, откуда они пришли.

Соболев подхватил с пола факел. Гвоздь же свой и не выпускал. Крестя воздух огнем, они побежали к Даниле и Желваку, те невольно попятились, да на беду Богдаш еще и поскользнулся.

Он упал на колено, однако сообразил — и перекатился под ноги Соболеву. Тот споткнулся и полетел в грязь, лежавшую двухвершковым слоем. Богдаш тут же насел на него, упираясь коленом ему в спину и удерживая руку с факелом в таком изгибе, что подьячий взвыл от боли.

Данила оказался один против двух, с разряженным пистолем — против большого хорошо

разгоревшегося факела и по меньшей мере двух ножей. Он решил повторить Богдашкин подвиг и отважно кинулся противникам в ноги, но Гвоздь и княжич были поопытнее конюха — княжич отпрыгнул, Гвоздь же нагло перескочил через Данилу. И оба кинулись наутек.

В этот миг по ступеням взбежал Башмаков с пистолем и выстрелил на исчезающее в глубине кривого хода светлое пятно. Следом появился Сарыч.

— Живы, целы? — крикнул Башмаков.

— Живы, целы! — отвечал Богдаш. — Вот посмотри, твоя милость, какую птицу изловили! Возьми у него, Данила, факел, покуда он мне бороду не попалил!

Появился Сарыч и, мало беспокоясь о плененном подьячем, на спине которого сидел Желвак, пошел проверять раненых. Их было трое — толстяк, Афонька Бородавка и кто-то третий.

Сарыч, человек опытный, ловко их обыскал, забрал ножи и кистени, а из мешка достал веревки. Одной перетянул бедро толстяка, из которого уже вытекло довольно много крови. Толстяк стонал, вскрикивал и ругался. С Афонькой и третьим налетчиком Сарыч возиться не стал.

— Чем меньше с ними нянчиться, тем скорее отойдут, — просто сказал он. — С такими дырьями не живут.

— А этот? — спросил дьяк, указывая на толстяка.

— А кто его знает. Может, и выживет, да только долго еще ходить не сможет. Придется на старости лет ремесло менять.

— Свяжи-ка этого молодца, да понадежнее, — велел Сарычу Башмаков, показав на Соболева. — Их тут сколько было, Желвак?

— Шестеро.

— Признали тех, кто ушел?

— Признали — Гвоздь, а с ним, сдается, сам княжич — уж больно Гвоздь его лелеял и берег…

— Надобно скорее уходить. Они могут вернуться. В ватаге Обнорского не менее двадцати человек — кто их знает, где они. А нас пятеро, да пленный, да девка, что хуже пленного. Идем! — приказал Башмаков.

— Не вернуться ли в Успенский? — предложил Сарыч, связывая за спиной руки Соболеву.

— Мы вернемся, а они тем временем — что? Нет, нельзя. Где Настасья?

— Тут она! — отвечал Стенька. — Удрать хотела, да я не промах!

Данила осветил его факелом и ахнул — на щеке меж глазом и бородой виднелись три кровавые полоски.

— Ну, девка, ну, кошка бешеная… — только и произнес дьяк. — Идем! Этого — оставим. Проживет до нашего возвращения — его счастье.

Настасья молча оглядела Башмакова с головы до ног.

— Упустили ирода, — хмуро сказала она. — Если бы не этот обалдуй, я бы сама…

— Так я ее почему держал? Чтобы не удрала, — объяснил Стенька.

— Что это у тебя? — спросил Богдаш и вытащил застрявший в Данилином кафтане джерид с бирюзовым черенком.

Тогда лишь Данила осознал, что ранен.

— Найдется чем меня перевязать? — спросил он Желвака.

Тот развел руками.