Государи и кочевники. Перелом
Шрифт:
— Многих ты возил… Осман-пашу, ак-пашу… Теперь будешь моим. Поехали, джигиты! — скомандовал Тыкма-сердар и, вскочив в седло, повел Шейново в поводу…
В Геок-Тепе Тыкма въехал на скобелевском скакуне. В дороге накинул на него седло, надел уздечку и покрыл красной бархатной попоной. Подъезжая к крепости, пустил вперед глашатаев. Несколько человек, кружась волчком и поднимая пыль, кричали во всю силу легких: „Люди Ахала! Слушайте, люди Ахала! Несравненный Тыкма-сердар, в храбрости которому нет равных, захватил у ак-паши Скобелева его легендарного коня! Горе генералу! У русских не хватит слез, чтобы восполнить
Въехав в северные ворота крепости, Тыкма с гордым, независимым видом прошествовал на сером генеральском скакуне мимо белой кибитки Махтумкули-хана, мимо кибиток Омара и поднялся на холм Денгли-Тепе. Выхватив саблю, Тыкма вздыбил скакуна и вновь осадил его.
Толпы геоктепинцев, стоявшие внизу у кургана, встретили своего сердара восторженными криками.
Скобелев вернулся в Вами примерно через месяц. Ехал по ущелью, через Ходжа-Кала, где теперь находился верблюжий лазарет и где ветеринары лечили его скакуна. О нападении текинцев и захвате коня узнал в пути. Со злости и досады Скобелев велел арестовать главного ветеринарного врача, а казаков, оставшихся в живых после стычки с Тыкмой-сердаром, отправил в арестантскую роту.
В Бами генерал въехал молчаливо. Голову держал гордо, дескать, дьявол с ним, с конем. Но деланного безразличия хватило в нем ненадолго. Выслушав от князя Эристова подробности нападения текинцев, сказал:
— Господин полковник, не кажется ли вам, что в пропаже моего жеребца и в приобретении доктором Студитским коня у текинцев есть определенная связь?
— Ну что вы, господин генерал! — возразил Эристов. — Излишняя подозрительность. Доктор весьма аргументированно изложил свою полную непричастность к каким-либо пакостям.
— Будьте любезны, полковник, пришлите ко мне через часок Студитского, — распорядился Скобелев.
Помывшись после дороги и пообедав, командующий снял сапоги и мундир, облачился в турецкий халат и в таком домашнем виде принял доктора. Студитский вошел в генеральскую кибитку в сопровождении Эристова.
— Снимайте, господа, сапоги и садитесь на ковер, — предложил генерал. И, когда оба офицера выполнили его просьбу, сказал по-свойски: — Капитан, давайте поговорим откровенно?
— Я всегда готов, господин генерал-адъютант, — сдержанно отозвался Студитский, предвидя, что разговор вновь, как и прежде, будет нелегким.
— Я хорошо знаком с тем, как вы исцелили текинского хана: мне рассказывал Худайберды, да и от других слышал, — заговорил Скобелев. — Я допускаю мысль, что текинский хан в благодарность за спасенную жизнь подарил вам скакуна. Как говорится, добром ответил на добро. Но, господин капитан, как вам известно, через месяц-другой мы начнем осаду крепости, и тогда, может статься, исцеленный вами текинский хан занесет над моей головой саблю… А может быть, и над вашей. Вы способны защитить меня от своего друга-текинца, если такое случится? Вы поднимете на него руку?
— Господин генерал-адъютант, это исключено.
— Ну что ж, спасибо за честный ответ, — проговорил, насупившись, Скобелев и посмотрел на Эристова. — Вот так, полковник… Доктор наш, по крайней мере, не кривит душой. А Узатис клялся мне в верности, сапоги мне целовал… А потом ограбил
— Господин генерал-адъютант, вероятно, вы не поняли меня, — пояснил Студитский. — Я не могу защитить вас, ибо ни под каким предлогов не собираюсь ехать под Геок-Тепе. У меня и моей миссии совершенно иные, далеко не батальные задачи.
— Ах, вот оно что! — оживился командующий. — И что же вы намереваетесь делать? Сидеть в Вами и смотреть на гибель других?
— Мой долг спасать людей от гибели, — спокойно отозвался Студитский. — Ее сиятельство графиня Милютина поручает мне на время военных действий заведовать здешним госпиталем. Князь Шаховской уже подписал приказ.
— Недурно, — помолчав, отметил генерал. — А если я отменю приказ Шаховского?
— Тогда вы лишите меня возможности оперировать раненых. Я займусь делами миссии.
Эристов, доселе молчавший, вздохнул и посмотрел с укоризной на командующего.
— Господин генерал, смиритесь с потерей своего жеребца, ей-богу! Хирургов в вверенном вам отряде почти нет, раз, два и обчелся, а вы и Студитского хотите прогнать. Ей-богу, у нас в Грузии говорят: когда горит сердце, то молчит рассудок.
— Ладно, князь, сам не горячись, — попросил Скобелев. — С капитаном у нас разговор еще продолжится, когда я, после осады крепости, установлю крепкий и долголетний мир. Я заставлю текинцев склониться перед Скобелевым. Можете быть свободны, доктор. Принимайте госпиталь, а я начну готовиться к походу…
Осень пришла в Ахал-Теке черными бурями. Песок каракумской пустыни, поднятый в небо, заслонял солнце начисто. Выпадали дни, когда в Вами и окрестностях было совсем темно, словно ночью. Песок струями сыпался с неба и сухо потрескивал на половицах и столах. Черные слои пыли постепенно отступали на восток, но долго еще небо отсвечивало желтизной. И едва оно очистилось — наступило похолодание. С переменой погоды произошли перемены обстоятельств. Вскоре после черных бурь в Вами подошли верблюжьи караваны — почти шесть тысяч животных. Это значило: армия Скобелева теперь в состоянии поднять в путь все довольствие.
Начальник тыла генерал Петрусевич и Худайберды, как и намеревались, побывали не только у Сарыкамыша, но и на Мангышлаке. В караванах пришли сплошь косматые бактрианы [22] , а караванщики — киргизы. Скобелев, довольный слаженным делом, шумно обнимал и хлопал по плечам начальника тыла, пожимал руку кизыл-арватскому хану. В конце концов, проводил их обоих в новую баню, а когда они вернулись, раскупорил бутылку французского коньяка и выпил с Петрусевичем за успех. Попробовал командующий взбодрить рюмкой и Худайберды, но тот воспротивился, замахал руками и, смеясь, выскочил наружу.
22
Бактриан — двугорбый верблюд.