Государи и кочевники. Перелом
Шрифт:
— Только так, и не иначе, Михаил Дмитрич, только так, — уверенно заявил Куропаткин и пошел с командующим в поставленную кибитку.
Войдя, он сбросил пропыленный полушубок, расстегнул пуговицы на кителе. Солдаты тотчас подали раскладные стулья.
— Насчет жестокостей скажу тебе так, Михаил Дмитрич, — продолжал Куропаткин. — Туркмены хоть и говорят: "Камыш как следует не зажмешь — руку порежешь", но сами очень не любят, когда их зажимают. Мягкость — она везде полезнее. Я, например, всех старшин вокруг Петро-Александровска расположил в свою пользу. И всех добром… Наделил их правом власти, форму военную аксакалам выдал. Хоть и без погон, но все равно —
— Да ведь Хива-то с семьдесят третьего года России подчиняется! — обиделся Скобелев. — А тут туркмен еще замирять надо. Они же как шмели. Вылетят из гнезда, пожалят и назад — в гнездо.
— Для тебя и тут, как на Балканах: "Все турки одинаковы", — упрекнул Куропаткин. — А я еще и в поход не собрался, а получил сведения от Кауфмана, что у текинцев две враждующие партии. Одна — за русских, другая — за англичан.
— Как у вас все просто да ловко получается, — усмехнулся Скобелев и вспомнил: "Текинец подарил капитану жеребца". — Ладно, Алексей Николаевич, устраивайся, да ко мне в штаб, в Самурское укрепление, — сказал Скобелев, выходя. — Там обсудим все обстоятельно.
Постепенно все маленькие крепости, так называемые "кала", отбитые у текинцев, превратились в мощные укрепления. Появились позиции: Великокняжеская, Ширванский и Ставропольский редуты, Ольгинская (последняя была названа в честь погибшей матери Скобелева. Крепость Денгли-Тепе окружили с трех сторон. Как и предусматривалось планом осады, свободным оставался лишь северный выход из крепости, ведущий в пески. Перед стенами, словно грибы после дождя, поднялись юламейки и юрты. Солдаты начали рыть траншеи: сначала третью, затем вторую и первую параллели. Траншеи соединили ходами сообщения. В первой постоянно находились стрелки Туркестанского отряда, во второй несколько пушек и пехотные роты, в третьей — резерв, и за третьей траншеей располагался лагерь со всеми строевыми службами. Там же находился и военно-полевой лазарет Красного Креста. Шатры лазарета алели крестами в самом центре лагеря. Здесь содержались легкораненые. Их подлечивали сестры милосердия и вновь отправляли в траншеи. Тяжелораненых несли в операционную, на Ольгинскую.
Надя появлялась на Ольгинской лишь по крайней необходимости. Иногда нуждалась в медикаментах, но чаще приходилось перевозить в фуре раненых солдат. Активных боев пока не было, но перестрелка велась постоянно. В этой перестрелке за день непременно два-три солдата попадали под пули. Помощниками у Нади были санитары — Петин и Кертык. Первому Скобелев запретил возвратиться в свой артиллерийский расчет, поскольку канонир побывал в плену. Второй, Кертык, привязался к лазарету из солидарности со своим русским другом.
Изредка Надя виделась с мичманом. Картечницы моряков стояли на бруствере второй траншеи, и Батраков в часы затишья забегал в лазарет. Заглянув в медицинский шатер, где принимала раненых Надя, он никогда не заставал ее одну и всякий раз шутливо отчитывал то одного, то другого солдата: "И как это тебе удалось, братец, подставить себя под пулю? Теперь будешь сюда ходить, любоваться сестричкой!" Он дожидался, пока она заканчивала перевязку, выпроваживала солдата и усаживала его рядом с собой. Она была рада, что он есть, жив-здоров. Если бы он знал, как она тревожится за него! Стоило Наде увидеть, что Петин и Кертык идут от траншей с носилками, у нее опускались руки и лицо покрывалось холодным потом. "Только бы не его, боже, смилуйся!" — шептала она. Раненым оказывался не он, и Надя
Появление "похоронщиков", как называли Петина и Кертыка, всякий раз вызывало у солдат раздражение.
— Опять пожаловали со смертью! — говорил кто-нибудь в траншее.
— Только и накликают беду! — ворчал другой.
— Не бойся, дядя, будешь жить, если не умрешь! — лихо отзывался Петин, шагая дальше.
— Ты тот самый, который у них в крепости сидел? — спрашивали тут же.
— Он самый! — так же бойко отзывался Петин.
— Да как же тебя не убили нехристи?
— Ты брось насчет нехристей! — отмахивался канонир. — Вот со мной Кертык-бахши, он тоже нехристь, а идем вместе трупы закапывать.
— Подите прочь, провалиться бы вам!
— Обманутые все там, в крепости-то, — не обращая внимания на злые окрики, продолжал Петин. — Бедняки дехкане сроду бы не стали воевать, кабы не ханы да сердары. Омар у них да Тыкма-сердар заправилы вроде некоторых наших.
— Но-но, покороче язык-то держи! — пугались его речей.
Послушай, канонир, — спросил однажды Батраков. — В самом деле у них распри между богатыми и бедными?
— А то! — воскликнул Петин. — Да они своих бедняков еще пуще нашего угнетают. Я-то хоть могу, положим, Агафона послать куда следует, хоть он и унтер-офицер. А попробуй их бедняк это сделай со своим хозяином, или десятским, или сотником! Враз голову срубят! Вот он тебе — живой пример, господин мичман, — указал Петин на Кертыка. — Пошел на войну — вроде человеком был. А когда ранили — никому не нужным стал. Убег вместе со мной. Не от туркмен убег, а от каторжной жизни! Тут понимать надо!
— Ты-то сам не собираешься вернуться к своим в батарею? — спросил мичман.
— Нет… Теперь людей хоронить буду. Настрелялся. Побывал в плену — доверие потерял. Ладно, бывайте, а убьют — не забывайте! — распрощался Петин. Уходя, спросил: — Может, Надежде Сергеевне что-нибудь передать?
— Скажи, что жив-здоров, завтра непременно загляну!
В одну из ночей в первой траншее появились саперы, начали рыть колодец. Туркестанцы спросили: "Зачем, разве воды не хватает?" Военный инженер полковник Рутковский сказал без особого раздражения:
— Не вашего ума дело.
Туркестанцы примолкли и поняли: затевается что-то особенное, о чем знать никому не надо…
Вскоре в траншеях стало известно: саперы роют не колодец, а минную галерею, которую подведут под стену крепости и заложат взрывчатку. Рыли саперы днем и ночью беспрестанно, сменяя друг друга. И стрелкам казалось, за каждым движением "кротов" следит командование. Инженер Рутковский не выходил из траншеи, то подбадривая, то поругивая саперов. Время от времени, согнувшись в три погибели, приходили к минной галерее Гродеков, Куропаткин и сам Скобелев.
— Живей, живей, — поторапливал командующий. — Вот уж поистине кроты!
Вертикальный колодец был относительно широк, но от него в сторону стены отходила минная галерея всего в 4 фута высотой и 3,5 шириной. Передвигаться по ней можно было лишь на четвереньках. Саперы задыхались от пыли и недостатка воздуха. матерились и кляли всех святых и командование вместе с ними.
Снизу глухо доносились их раздраженные голоса, когда приходили Скобелев или начальник штаба:
— Спустились бы, ваше превосходительство, да попробовали сами, чем подгонять!