Государи и кочевники
Шрифт:
— Ох, горе-горюшко, — сказал казак, ехавший рядом с Карелиным, — мало того, что жили кое-как, но и после смерти адские мучения. Всех как одного звери пообгрызли.
Карелин приказал закопать трупы. Казаки отыскали лом и несколько лопат, похоронили товарищей в братской могиле, дали залп и вновь сели на лошадей. С берега Карелин вновь посмотрел на сгоревшие суда — теперь их было только шесть, остальные ушли под лёд. Видимо, подо льдом был и «Святой Николай», ибо оставшиеся пока на поверхности суда ничем не напоминали шкоут Герасимова. Карелин вспомнил, что в трюмах шкоута лежали бочки с порохом и боеприпасы. Конечно же, начинённый взрывчаткой, шкоут, наверное, ушёл на дно одним из первых.
Отряд возвращался прежней дорогой. Чёрный
Санный караван пребывал на том же месте, где его оставил Карелин. Спасшиеся от жестокой смерти музуры и купец Герасимов всё ещё спали. Карелин распорядился устроить казакам двухчасовой отдых и двигаться назад.
Герасимов очнулся от сна вечером, в пути. Приподняв голову, повёл мутными глазами и, вспомнив что с ним произошло, порозовел лицом.
— Силыч! — слабо позвал он ехавшего рядом на коне Карелина.
— Ваше скородие! — окликнул Карелина казак. — Купец никак проснулся.
Карелин остановил коня, слез, бросил поводья казаку и сел в сани с Герасимовым.
— Вот так-то, браток, на войну ходить, — с печальной усмешкой сказал он и полез в карман га трубкой.
Герасимов вздохнул и смущённо отвернулся. На глазах его выступили крупные слёзы. Какое-то время усилием воли он сдерживался, но не выдержал и зарыдал в голос.
— Силыч, милый, да что же это творится? Шкоут-то на мильон с лишним… И музуров почти всех. Что ж я бабам ихним скажу. Как оповещу о смер-тушке? Ведь они всех вместе с корабликом спалили!..
— Перестань, перестань, Саня, — успокоил его Карелин.
— Да уж лучше бы помереть, чем такое вынести!
— Да прекрати ты! — прикрикнул на него Карелин. — Что ты, как вдовушка, нюни распустил? Тоже мне, мужик русский!
Герасимов как-то сразу стих, провёл по лицу пятернёй, шумно вздохнул. Карелин достал из тулупа флягу со спиртом и подал купцу:
— На, выпей малость, — и, помолчав, добавил: — Твоя беда, считай, кончилась, а моя только начинается. — Он с тоской поглядел на пустынный берег и подумал опять: «Всё, господин коллежский асессор. Здесь ты в последний раз. Не осталось у тебя в этих краях друзей, ты предал их, выполняя волю своего государя. И чин тебе статского советника теперь ни к чему. Сбрось к чёртовой матери форменную шинель с фуражкой, чтобы и духу в тебе чиновничьего не осталось. Подайся-ка в безвестные края да займись-ка естественными науками».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СУД
Хивинский хан прислал в Оренбург более четырёхсот русских невольников. С ними возвратился и прапорщик Аитов. Посланник Хивы Ата-Нияз-Ходжа привёз письмо Перовскому:
«Слово отца побед, победителей и побеждённых хорезмского шаха. Повелеваем подданным нашего хорезмского повелительного двора, пребывающего в райских весёлых садах, управляющим отдельными странами, начальствующим над яумудским и чаудурским туркменскими народами, всем храбрым воинам, биям и старшинам народов киргизского и каракалпакского и вообще всем блистающим в нашем царствовании доблестными подвигами, что по познании о сей нашей высокой грамоте, которая издана в лето от эры благословенного пророка нашего 1256 (мышиное) в месяце джумади-авель о том, что мы вступили с великим российским Императором в дела миролюбия, с твёрдым намерением искать его высокой дружбы и приязни; отныне никто не должен делать набеги на русские владения и покупать русских пленных. Если же кто в противность сего высокого повелевания нашего учинит на русскую землю нападение или купит русского пленного, то не избегнет нашего ханского гнева и должного наказания,
21
Приведён перевод фирмана хивинского хана.
Письмо было зачитано на главной площади Оренбурга в торжественной обстановке: гремел оркестр, и прокатывалось солдатское «ура», но все — от генерал-губернатора до последнего рядового солдата — понимали, что Россия потерпела поражение. Позорное отступление, тысячи обмороженных солдат, более десятка потопленных судов — всё это не могло пройти бесследно. После того, как хивинский посланник был отправлен на переговоры в Санкт-Петербург, началось неторопливое расследование. В Оренбург потянулись коляски дипкурьеров и царских комиссий. Столичные военные и чиновники заседали в штабе губернатора, вызывали на опрос «виновных», и уже в первые дни их пребывания пошли разговоры об отставках. Покинули славный град уральских казаков многие, в их числе Даль и Бларамберг. Карелин, не дожидаясь, — пока его привлекут к суду, учинят расправу, подал на имя управляющего Госдепартаментом азиатских дел рапорт об отставке. Тут же, не откладывая, собрался в дорогу на Иртыш. Захватил с собой гостившего у него петербургского студента натуралиста Ивана Кирилова. Ночью, прячась от посторонних глаз, выехали они в степь и подались на восток. Несколько позднее посыпались от Нессельроде письма на имя Омского генерал-губернатора: разыскать бывшего коллежского асессора Карелина и доставить его в Санкт-Петербург. Григорий Силыч узнал об этом грозном требовании и ещё дальше ушёл в тайгу. Там же от проводников услышал об отъезде из Оренбурга генерала Перовского и других устроителей похода…
Но не «разгромом» штаба Перовского измерялось поражение России под Хивой. Отзвуки этого поражения подняли на борьбу свободолюбивых черкесов, а затем и чеченцев. Чеченские повстанцы влились в отряды Шамиля. С их помощью он одержал ряд крупных побед, занял Аварию и утвердил свою власть в значительной части Дагестана.
Постепенно вести о слабосилии урусов разнеслись по всему Ближнему Востоку и породили заодно неверие в могущество чужеземцев-англичан. Народные мстители гнали «инглизов» из своих городов и кишлаков, не давая им опомниться. В Кабуле повстанцы ворвались в крепость, схватили и убили Бёрнса, недавно объявившего себя губернатором столицы. Вновь зазвучало имя Дост-Мухаммеда. И тогда, узнав об успешной войне соседей, воспылал гневом против неверных эмир Бухары Насрулла. Гуламы повелителя схватили английских агентов Стотдарта и Конолли, притащили их на площадь и отрубили им головы.
Прибрежные туркмены, узнав об отступлении оренбургских казаков и крупных потерях в армии Перовского, пришли в недоумение. Не верилось, чтобы вояки Хивы, которых в хорошие времена не раз побеждали туркмены, смогли одолеть урусов. Сотни под предводительством Махтумкули-сердара, Якши-Мамеда и их соратников несколько дней ещё простояли у Сарыкамыша после того, как получили известие о победе хивинцев. Думалось — это лживые вести. Наконец пришло письмо от Кията, что войны с Хиза-ханом не будет, и джигиты направились к морю.
— Хай, свиноеды! — ругался Якши-Мамед. — Поистине, они слабосильны и трусливы. Сколько лет воюют с Шамилем и никак не могут с ним справиться. А теперь кинулись на Хиву — и тоже убежали.
Предводители ехали вместе, все в тёплых хивинских шубах и лохматых тельпеках. Под шубами, поверх халатов, были подвязаны сабли и ножи, за кушаками — пистолеты. Было морозно. Суровая зима, нагрянувшая на кайсакские степи, принесла снег и сюда. Туркменские кони, не привыкшие к такой погоде, вели себя беспокойно, спотыкались, пританцовывали и ржали, словно жаловались кому-то на свою тяжкую участь.