Государи Московские. Святая Русь. Том 1
Шрифт:
– Отколе? – вопросил. И тут же, перебивши себя, уверенно догадав, рек: – Никиты Федорова сын? Иван? – вспомнил и имя, мгновение подумав. – Проходи, садись! Вырос! – добавил Леонтий, когда уже оба вошли в келью и сели на лавку близ небольшого, на пузатых ножках стола.
Ванята с любопытством оглядывал особенно богатую, супротив бедности, утварью, божницу, кожаные книги на полице и в поставце дорогую, едва ли не тоже византийской работы, лампаду. Не вытерпел, вопросил:
– Цареградская?
Леонтий кивнул, бегло улыбнувшись, и возразил вопросом:
– Мать как?
Здесь
Ванята, зардясь, начал сказывать домашние новости о матери, о себе, о сестре – «невеста уже!».
– Островное не отбирают у вас вдругорядь?
– Да не, утихли! – Иван тут счел уместным сказать о просьбе, ради чего и пришел: помочь вернуть родовое место за Неглинной, захваченное проворым сябром.
Леонтий вздохнул, сощурил старые глаза в сетке морщин, сказал невесело:
– Ноне и о такой малости надобно хлопотать у дьяка. Был бы жив Василий Вельяминов, в минуту бы то дело содеялось! – Помолчал, подумал, добавил: – Владыке нонь не доложишь, не до того! Иной просьбою и я не потревожу, ветх деньми.
В келье стоял тот устойчивый, чуть душноватый запах книг, воска и строгой старости, который безотлучно сопровождает холостых, на возрасте, мужиков, будь то удалившийся от дел горожанин, боярин ли или, как здесь, инок, и Ванята представил старого митрополита Алексия в такой же келье, в той же монашеской бедности и с тем же запахом старости и одиночества, и ему содеялось страшновато и неуютно. Представить такое еще минуту назад, на дворе хором, он не мог.
– И не до того теперь нам всем! – решительно изронил Леонтий, словно нехотя или ошибкою проговариваясь о главном. – Едут патриаршьи послы из Царьграда, протодьяконы Иоанн Дакиан и Георгий Пердикка… – он замолк, сохмуря брови и глядя куда-то в далекое далеко.
– Едут… Зачем? – со стеснением выговорил Иван, понимая, что не знать того – стыд, и заранее заливаясь жарким румянцем. Леонтий глянул на парня, раздумывая, говорить или нет (одначе вся Москва уже на дыбах, не скроешь!).
– Владыку судят, вишь, – вымолвил строго. Помолчал. Рек: – По доносу Киприанову!
Имя Киприана ничего не значило для Ваняты, и он замер, молча сожидая продолженья или объясненья неведомого имени.
– Болгарин… – неохотно протянул Леонтий. – Патриарх…
– Филофей Коккин? – спеша хоть тут показать, что он не вовсе невежда в делах церковных, подхватил Ванята.
Леонтий молча кивнул, продолжая:
– В Литве у Ольгерда сидел. Полюби стал тамо. Ну и патриарх его рукоположил в митрополита русского…
– Под Алексием?!
Огромность открывшейся беды ошеломила Ивана. Леонтий слегка, краем губ, усмехнул. Подумав, отмолвил:
– Владыко Олексей стар вельми! – и не договорил, в глазах парня стояло отчаяние.
– Владыка умрет? – вопросил он тихо, охрипшим голосом.
Что знал этот вьюноша о митрополите Алексии? Он не зрел владыку в делах, не был с ним в Царьграде, не сидел в смрадной яме в Киеве и сейчас готов
– Вси умрут! Минет век, и ни единого из ныне живущих уже не узритце на земли! – А сам разве не мнил, не считал во глубинах души своей, что Алексий бессмертен? Да, не считал. Не мнил, а все же… И себя не мнил вне и врозь от Алексия, а потому… Потому и мысль о восприемнике не приходила в ум. Быть может, Филофей Коккин и прав? Нет, все одно не прав. И эти проверяльщики, и тайности… Гнусно! Нечистыми орудьями не можно сотворить чистое!
– Ну и что, коли наедут… – насупясь и упрямо вздымая чело, говорил Никитин отрок. – Князь Митрий о чем думат? Не пустить их! Пущай… Али принять… с саблями… Чтоб не посмели!
– Зло порождает зло, – возражал Леонтий, уже любуясь молодцем (юношеское сойдет, на ратях станет строже. Не потерял бы в годы мужества веры в правду, то – сущее зло). – Я тоже думал, давно, в Новом Городи… Стригольническая ересь… Высокоумье! Представь: человек и Бог! Ежели самому придумывать волю Божью, то можно докатиться и до сущего зла… Зри в католиках: во славу Божью сожигают людей! Монахи продают за мзду искупление грехов – мыслимо ли то? Господь или дьявол нашептал им такое?
– Что ж надобно?! – супясь, но не уступая, вопрошал отрок.
– Надобно, как игумен Сергий, работати Господу и служить ближнему своему. И поверь, Иване, труднее всего не драться во брани, но любить своего ближнего! Пото и сказано Господом: «Много званых, да мало избранных».
И почти не удивил Леонтий, знал, к тому шел разговор, когда спросил, меняясь в лице, краснея лихорадочными пятнами и утупив очи в столешницу, парень:
– Отче! Это правда, что отец сам надумал убить боярина Алексея Хвоста? Грешат на покойного Василья Вельяминова!
– Правда. Отец сам мне о том поведал. Пото Василий Василич и на брак его с твоей матерью согласил, пото и ты появилси на свет!
Парень, глянув, потупил чело и зарозовел.
– И иное реку, – продолжал Леонтий безжалостно. – Судил батьку твово сам владыка. И не оправил, но от казни свободил. И принял в дом церковный. От казни. Но не от суда Божья!
– Дак… батя пото и погиб? – со стеснением выговорил Ванята, и видно было, что новая эта мысль безмерно тяжела ему. – Пото и жизни лишился, во искупление, значит?
– Не ведаю, – просто отверг Леонтий. – Волю Божью не дано ведти смертным! Мы не знаем замыслов Всевышнего. Но не на добро направленная воля – не благословенна.