Государственный киллер
Шрифт:
Расправившись с пятеркой лихих бойцов криминального фронта с такой скоростью, что сложно было не только осознать, но даже хотя бы уловить толику смысла всего происходящего, Свиридов и Фокин встретили подбежавшего капитана Купцова с товарищами звучным агрессивным воплем:
– Стоять!!
– Спокойно, ребята, – заговорил тот, мгновенно оценив существенность приведенных аргументов в виде двух «стволов», направленных прямо на него. – Опустите «пушки», в чем дело?
– Это вы нам объясните, в чем дело, – резко заговорил Свиридов. – А лучше пусть это сделает подполковник
– Спокойно, ребята, – повторил капитан Купцов, который, очевидно, помимо этого односложного призыва ничем путным разродиться больше не мог.
И тут по его лицу – железобетонной харе непробиваемого идиота – проползло торжество. Нет, даже не мелькнуло коротким отсветом всколыхнувшихся эмоций, а именно проковыляло – медленно, внушительно, основательно, как хромой генерал, страдающий одышкой и геморроем, на смотре строя и песни. Свиридов прочитал это так же легко, как если бы смотрел в раскрытую книгу, набранную терцией или миттелем, то бишь чуть ли не сантиметровыми шрифтами для подслеповатых.
Свиридов открыл было рот, чтобы сказать, что он обо всем этом думает… но губы внезапно дрогнули, как пасть вытащенной на сушу рыбы, и он почувствовал, как по всему телу расползается губительное и неодолимое ватное онемение. Он поднес ладонь к горлу и наткнулся на что-то колючее, тонкое и холодное, торчащее у него под левой скулой.
Он вскинул глаза на ухмыляющееся лицо капитана Купцова, и тут словно багровый театральный занавес сомкнулся перед его взором. Последнее, что он почувствовал, это запах молодой травы, по какому-то недоразумению пробившейся сквозь бетон у него под ногами…
…Он открыл глаза и увидел пронзительно-белый потолок ярко освещенной комнаты. Через несколько мгновений свет померк, и он понял, что потолок вовсе не белый, а скорее грязно-серый и с неопрятными темными разводами, а освещена комната только кровавыми бликами от лампы под толстым багрово-красным абажуром.
«Не иначе филиал преисподней», – подумал он и хрипло рассмеялся. Смех прозвучал неожиданно громко, потому что сидевший в угловом кресле человек пошевелился и оторвал взгляд от экрана телевизора.
– Очнулся… босс? – Голос его прозвучал с откровенной издевкой. – Пора бы уже.
– Сколько я так? – Владимир приподнялся на одном локте, мельком глянул на наручники, которыми был прикован к железной кровати, и вопросительно посмотрел на человека в кресле. Небритый юнец лет двадцати двух, с мерзкой мелкоуголовной харей и шрамом на лбу. Н-да…
– Да уж трое суток, – словоохотливо ответил тот. – По ходу переборщили с дозняком влегкую.
– Игла с парализующим ядом? – Свиридов облизнул губы и сел, чувствуя во всем теле невыразимую слабость. В голове шумело, ватный язык вяло ползал по губам и небу, отказываясь вести и координировать процесс артикуляции, попросту – говорить. – Это что-то новенькое… последние разработки в этом направлении, что ли? – все-таки выдал он.
– А
«Слова-то какие знает, – подумал Владимир. – А с какого, интересно, апокалиптического перепугу он меня так титулует?»
– Да, по-любому, – говорил тем временем тот, – ну… Ну че, приезжайте тогда. Все понял.
– Кому… звонил? – выговорил Свиридов.
Тот швырнул телефонную трубку на журнальный столик и, не оборачиваясь, коротко ответил:
– Сейчас сам увидишь.
…Звонок в дверь раздался примерно через пятнадцать минут. Хотя эти пятнадцать минут вполне могли быть и двумя часами, и парой минут, потому как ориентация во времени у Владимира еще не вполне восстановилась.
– Вот он! – прозвучал над ним голос его надзирателя. – Лежит, здоровье поправляет.
– Здоровье на Колыме поправляют, ядрена мартышка! – рявкнул знакомый голос, и Владимир повернул голову.
Прямо перед ним – с забинтованной головой – стоял и нагло ухмылялся лейтенант Бондарук.
– Очень хорошо, – проговорил лейтенант и с удобством расположился в кресле напротив Свиридова. – Ну, как самочувствие?
– Хреново, – ответил Владимир. – Да у тебя, я смотрю, тоже, проблемы. Неплохо я тогда тебя по чердаку приложил.
– Кудахтай, кудахтай, – миролюбиво проговорил лейтенант, – как говорится, не перепились еще на Руси богатыри-добры молодцы.
Непонятно, к чему были эти туманные речения Бондарука, но улыбался он так радостно, словно только что выиграл в лотерею миллион долларов и пожизненный пансион на Багамских островах в придачу. «А парень с улыбкой счастливой гармо-онь свою к сердцу прижа-ал… как будто он волжские видел разливы-ы-ы… как будто Россию обня-а-ал!» – как пропел бы в таком случае отец Велимир, а у него вокальная школа будь здоров.
Интересно, где он сейчас, веселый пастырь?
Мысль эта пронзила Свиридова навылет похлеще иной пули. Тяжелая, отчаянная тревога, словно пятно крови на белом полотне, расползалась в нем вместе с упругой, животной яростью.
– Что вы сделали с Фокиным?
– О себе позаботься, – лениво ответил Бондарук и вставил в видеомагнитофон кассету. – Хочешь увидеть занимательный сюжет? Вчера по НТВ показывали в центральных новостях.
Свиридов ничего не ответил.
– Хочешь не хочешь, а посмотреть придется, – резюмировал Бондарук.
– Значит, вы с этим Кардиналом заодно? – внезапно спросил Свиридов. – Или вовсе не было никакого Кардинала?
Лицо Бондарука, украшенное плохо поджившей царапиной, расплылось в сладчайшей мерзкой улыбке.
– То есть как это – нету? – почти пропел он. – Очень даже есть, и гораздо ближе, чем ты думаешь.
– Ну… никогда не поверю, что Кардинал – это ты, – презрительно сказал Свиридов, который быстро приходил в себя после длительного лежания без сознания. – Не тот калибр.
Бондарук еще раз ухмыльнулся.