Государственный преступник

Сухов Евгений Евгеньевич

— Нет, это только предлог для приезда к вам. — Иван понизил голос и с опаской посмотрел на дверь. — Наши все начали секретничать, коситься друг на друга. С тех пор как стало известно о письме его высокопреосвященству, где указывалось о существовании в Средневолжске заговора и планах заговорщиков, все друг другу перестали доверять. Даже мне, — с возмущением добавил он. — Да и про вас говорят, что вы устранились. Они все сильно упали духом. Верно, ничего не получится.

— Трусы! — в отчаянии воскликнул Иваницкий и, спохватившись, понизил голос. — Все они трусы. Шпаки, штафирки! Как запахло порохом — в кусты?! Не выйдет,

господа хорошие. — Он встал и принялся расхаживать по комнате. — Это они подкинули письмо владыке, дабы возбудить губернатора предпринять меры предосторожности, а потом, сославшись на эти меры, объявить восстание невозможным и отложить дело. О, мне теперь слишком ясны эти их происки!

— Еще они недовольны, что вашего двоюродного брата объявили гражданским губернатором и военным старшиной Средневолжска, а вас его помощником, заменяющим его во время отсутствия, — подлил масла в огонь Глассон.

— Да что они понимают, эти стрюцкие?! — уже взвился Иваницкий. — А кого же еще назначать военным старшиной? Не просыхающего от вина Аркашку Бирюкова? Доктора Бургера, как крота постоянно прячущегося в своей норе? Полиновского? Лаврского? Это же смешно!

— Смешно, — подтвердил Иван.

— Вот именно. Споры о старшинстве здесь вообще неуместны, тем более что назначение это временное, относящееся только к началу восстания, ход которого при любом раскладе — удачном или не удачном — может все совершенно изменить. Что же касается меня, — пронзил он негодующим взглядом Глассона, — то я просто подчиняюсь приказу, как военный человек. Но мне решительно все равно, поверьте, быть в этом святом деле простым рядовым или главнокомандующим.

— Что же теперь делать? — с надеждой спросил Глассон.

— Я буду писать им, — решительно заявил штабс-капитан. — А вы отвезете письмо.

— Верно! — поддакнул ему Глассон. — Ваше послание все разъяснит и придаст им бодрости. А кому именно вы будете писать?

— Жеманову, — немного подумав, сказал Иваницкий. — Он из всех их кажется мне наиболее преданным делу революции.

— Велите принести чернила и бумагу? — спросил Глассон.

— Нет. Письмо я напишу у себя на квартире. Специальными химическими чернилами, для конспирации. Дабы вдруг вас арестуют или же письмо попадет в ненадлежащие руки, то его никто бы не смог прочесть. Да и вам, — он брезгливо оглядел нумер Глассона, — лучше бы остановиться у меня, а не в этом клоповнике. Собирайтесь и пойдемте отсюда.

Квартировал штабс-капитан недалеко, всего за два квартала от трактира, где было остановился Иван. По этой причине они не стали брать извозчика, а отправились пешком, похрустывая корочками льда, которыми покрылись на ночь апрельские лужицы. Посещение квартиры Иваницкого входило в планы Глассона, ведь появлялась возможность разведать, где тот хранит противуправительственные бумаги и деньги, присланные ему для раздачи восставшим крестьянам. Кроме того, Глассона крайне заинтересовали тайные химические чернила, какими штабс-капитан собирался писать письмо Жеманову. Потому он весьма охотно принял предложение Иваницкого и шел теперь с ним рядом, едва поспевая за его широким армейским шагом. Перебрасываясь ничего не значащими фразами, они дошли до двухэтажного дома с каменным первым этажом, каковых в Спасске было большинство, и по отдельному входу поднялись на второй этаж.

— Вот

здесь я и квартирую, — открыл своим ключом перед Глассоном двери штабс-капитан, пропуская его вперед. — Проходите.

Раздевшись в передней, Иван огляделся. Собственно, квартира штабс-капитана ничем не отличалась от множества подобных ей квартир в провинциальных уездных городках. Из передней, куда выходили двери людской, служившей ныне чуланом, заполненным, видно, ненужным барахлом, выбросить который у домовладельца никак не доходили руки, шла анфилада из трех комнат: залы в четыре окна, служившей, по-видимому, также и столовой, гостиной с тремя окнами и кабинета, он же библиотека и диванная. В зале стояли плетеные стулья и складные столы для игры в карты и лото, единственное занятие, чем убивалась в городке скука долгих и тоскливых вечеров. В гостиной висела люстра фальшивого хрусталя, стояли канапе и кресла под чехлами толстого полотна, а в простенках комнаты жались в ниши два трюмо с подстольниками красного дерева и дешевые напольные часы с боем.

— Пройдемте в кабинет, — предложил Иваницкий.

Они прошли в небольшую комнатку в два окна, выходивших во двор. Глассон увидел диван, на котором, верно, спал штабс-капитан, подле дивана — диванный столик; стеклянный шкап с книгами, оттоманку и бюро с массивным письменным прибором. «Если где и может храниться у Иваницкого запрещенная литература и противуправительственные бумаги, так только здесь или в бывшей людской, — заключил он свои наблюдения. — Верно, и казна тут же».

— Присаживайтесь, я сей же час, — сказал Иваницкий и встал за бюро.

Он быстро набросал обыкновенными ореховыми чернилами письмо, затем достал из шкапа небольшую скляницу с темной жидкостью и переписал его на почтовую бумагу, макая перо в эту скляницу.

— Вот, взгляните, — показал он Глассону переписанное письмо.

Тот взял его, и на глазах у него строчки письма исчезли, не оставив никакого следа.

— Как это? — удивился Иван и зачем-то заглянул на обратную сторону листа. Она, конечно, была чиста.

— Это специальные тайные чернила, — пояснил Иваницкий. — Мне их прислали с курьером из Польского национального революционного комитета. Я переписываюсь с комитетом только такими чернилами.

— А как же читать такие письма? — удивился Глассон, подумав, что может лучше исполнить поручение флигель-адъютанта Нарышкина, если выведает секреты тайнописи Иваницкого.

— А вы никому не скажете?

— Никому, — горячо заверил штабс-капитана Глассон.

— Дайте слово, что не скажете Жеманову, что я оказал вам такое доверие. Он к вам, как это сказать, не очень… расположен.

— Да, я знаю, — спокойно ответил Иван. — Семен вообще теперь никому не доверяет.

— Так даете слово?

— Даю, — твердо обещал Глассон.

Иваницкий макнул перо в скляницу и написал на клочке бумаги слово восстание . Через малое время слово исчезло. Штабс-капитан открыл шкап и достал из него стеклянный флакон и небольшую кисточку, лежащую в бумажном футляре. На флаконе был нарисован человек с бородой и шикарными усами, завитыми кверху. Под картинкой была надпись: «Тинктура для бороды и волос». Иваницкий открыл крышку флакона и, макнув в него кисточку, провел ею по исчезнувшей надписи. Через несколько мгновений на клочке опять ясно читалось слово «восстание».