Государыня и епископ
Шрифт:
Пользуясь паузой, гофмейстер Безбородко сообщил Энгельгарду, а Энгельгард Родионову, что императрица отправится на отдых в девять вечера, а посему костры должны быть к этому времени погашены, всякие песни прекращены. Поднимется она в шесть утра, совершит туалет в течение тридцати минут, примет его, Безбородко, с делами, позавтракает, простится с хозяевами города и людьми, а в девять утра продолжит путь.
Точно в девять!
Накануне приезда императрицы возник вопрос: кому сказать приветственное слово? В какой очередности? Конечно, должны были произнести недлинные речи три архиепископа: Конисский,
— Думаю, первым следует говорить вам, Ваше Святейшество, — обратился Николай Богданович Энгельгард к Георгию Конисскому. — Город Мстиславль в основном православный, царица наша тоже православная… Вы старейший из нас, вам и говорить.
Конисский согласно кивнул. Он очень хотел сказать слово Екатерине. Это будет, конечно, последнее его обращение к ней, поскольку короток срок пребывания на земле человека — и архиепископа, и царицы. Хотел передать и свое, и всего православного люда восхищение и любовь, передать так, чтобы она почувствовала его.
Пришло время думать о главном. Собственно, с самого раннего детства он никогда не забывал об этом, знал, что придет час, менялись только слова, которые хотел произнести на прощание. Сперва едва не со слезами на глазах: «Если Ты бессмертен — сделай бессмертным меня!» Потом — «Спаси, Господи!» Еще позже — «Продли!» То было время несогласия и себялюбия. Но уже давно пришло время смирения. Он давно знал, что скажет, когда придет час: «Спасибо Тебе за жизнь. Прости, что не оправдал надежд».
Вечером он долго молился о завтрашнем дне, благодарил Бога и Матерь Божью за возможность выступить перед царицей, и хотя примерно знал, о чем будет говорить, просил убедительного слова, ясного ума, сильного голоса.
— Оставим астрономам судить, солнце ли около нас ходит, или мы с землею около него обращаемся. Наше солнце около нас ходит! — Голос у него был сильный, несмотря на возраст, а старые глаза сияли, как пятьдесят лет назад, во время пострижения. Он знал, что произнесет хорошую речь, она запомнится и царице, и всем присутствующим. — Исходиши, премудрая монархиня, яко жених исходяй из чертога своего! От края моря Балтийского до края моря Евксинского шествие твое, да тако ни един укрыется благодетельныя теплоты твоея. Тецы убо, о солнце наше, спешно! Тецы исполинскими стопами! — Он не просто приветствовал и славил Екатерину, он прощался, зная, что больше не увидит ее. Не только его, но и ее великая жизнь поворачивала к вечности. Как продлить ее? — К западу только жизни твоей не спеши, ибо воскликнем мы, как Иисус Навин: стой, солнце, и не движися, донеже вся противная намереньям твоим победиши!..»
Закончить речь ему не удалось: слезы брызнули из глаз старика. Повлажнели глаза и у несентиментальной императрицы. С нежностью и доброй улыбкой глядела она, как он утирает глаза большим мятым платком, затем обратила лицо к принцу Карлу де Линю, который с удовольствием исполнял в ее свите роль казначея, и едва заметно кивнула. Де Линь тотчас запустил руку в сундучок, где хранились кошельки для подарков встречающим, положил его на серебряное блюдо и с поклоном протянул архиепископу.
— Тысячу рублей дарит вам милостивая императрица, —
Но даже если бы эта фраза прозвучала без всякого акцента, или на латинском, немецком, польском, греческом, древнееврейском, которыми преосвященный Георгий хорошо владел, не знал бы, как поступить. Он отшатнулся в первое мгновение, поскольку никак не ожидал подарка, тем более столь щедрого, и тут же услышал уже настойчивый голос принца де Линя:
— Возьмите, Ваше Преосвященство.
Он взял подарок и стоял, склонив голову, чувствуя, как дурно выглядит с кошельком в руке, но и не решаясь опустить его в карман. А ведь столь щедрый подарок был кстати: всю жизнь он мечтал и копил деньги на свою мечту: построить храм во имя своего небесного покровителя Георгия Победоносца. И вот теперь стоял, вытирал о кошелек внезапно вспотевшие ладони. Выручил Богуш-Сестренцевич.
— Всемилостивейшая государыня Екатерина Алексеевна! Нет в Европе более популярного монарха, нежели Вы, наша Российская императрица! Завидуют нам и немцы, и французы — все, кто знает или хотя бы слышал о Вас. — Легкий польский акцент вызывал у присутствующих особенный интерес и внимание. — Мы гордимся тем, что живем с Вами в одном времени, счастливы тем, что можем лицезреть Вас. Христиане всех конфессий молятся и благословляют Вас. Как много разрешилось проблем по Вашей высочайшей воле. Все мы: православные, католики, униаты ныне спокойно смотрим друг другу в глаза, понимаем, что молимся одному Богу. Будьте же счастливы в великих делах Ваших!
Сказали слово и униатский архиепископ Лисовский, и генеральный викарий иезуитов Ленкевич.
Наконец и обер-комендант, господин Родионов, дождался своей очереди.
— Ваше Императорское Величество! Есть светлые минуты в жизни каждого человека, но есть светлые минуты во всеобщей жизни людей. Вот они, эти минуты, часы и дни. В середине минувшего года пришла благая весть о том, что Вы проедете через наш город. Исполнились наши ожидания: Вы здесь, в древнем городе Мстиславле! Самые далекие потомки наши будут удивляться и радоваться за нас. Судьба благосклонна к нам! Не передать словами, как мы ждали Вас! «Дождемся ли?» — вопрошал и стар и млад. Но минуло томившее всех ожидание: Вы с нами! Как доказать Вам нашу любовь и преданность? Не обильны, быть может, наши закрома, но сильны и богаты чувства. Выразим же, сограждане, свою радость и ликование: ура!
Видно, и в самом деле всех присутствующих томил восторг, потому что грянули единодушно. Конечно, императрица слыхала и более вдохновенные слова, но, видимо, витало здесь, в Мстиславле, что-то необычное, и некое особенное чувство, сродни благодарности, запечатлелось в ее лице, она снова обратилась к де Линю и что-то шепнула ему на ухо. В лице де Линя, которому вообще-то не было никакого дела до города Мстиславля, опять отразилось удовольствие. Он снова взял серебряное блюдо, положил на него кошелек.
— Преславному городу Мстиславлю! — картаво произнес он.
Обер-комендант — не архиепископ Конисский, не отшатнулся, ни на малое мгновение не смутился — цапнул кошелек, словно ждал такого подарка и опасался, что кто-нибудь, например, шустренький Ждан-Пушкин, его опередит.
— И триста рублей Государыня Императрица жертвует Тупичевскому монастырю!
Ага, значит, не зря в описании города, сделанном в минувшем году для академика Габлица, они упомянули Тупичевский монастырь и сделали приписку о его бедственном положении.