Готика. Провинциальная версия
Шрифт:
И Сало согласился на операцию. Но в уме он имел план побега в последнюю минуту.
План был прост, но, тем не менее, не глуп и, соотносительно обстоятельствам, очень эффективен и заключался он в следующем: в день операции он съест… Что? Да что угодно! Что раздобудет. Что найдет. Чем угостят. Худосочный блин, миску гречневой каши, порцию липких макарон, прозванных флотскими, видно, в насмешку над командой крейсера «Очаков», бутерброд… гамбургер, чизбургер, сэндвич, пачку печенья на десять штук. Да хоть что-нибудь!
Но еще до того, как он пробудился от потливого сна, к его кровати подкатили каталку, и две нетерпеливые сестры скомандовали:
– Подъем!
– А-а? А?
– Снимай трусы. Не вставай! Перебирайся на каталку. Да, да, ты!
– Я?
– Ну, вы, вы же! Ну, кто же? Скажите, почему вы не спросили кто, прежде чем сняли трусы? Ах, вы догадались, что вы? Ну, значит, вы. Да не вставай… те! Лежи! И перебирайся побыстрее, а то все разговорчики… Зад! Приподнимай зад. При-под-ни-май! Да не вставай! Вот ты мужик бестолковый. Понятно, что жестко и холодно. А не на свидание. Это не кушетка, а каталка! Да, чтобы кататься, да. Щас покатаемся. Не вставай! Слышь, Оль, пятый раз ему говорю, не вставай! Русским языком! Да прикройся же! Оль, поехали.
Очнулся он через шесть часов. И с удивлением констатировал: он – жив, он – дышит. Он попробовал воспользоваться инструментом, что зовется памятью, и вспомнить, что привело его на эту кровать: какие события, обстоятельства, люди. Но не получилось! Прошлого как бы не существовало, а только настоящее, дергавшее за нити, что тянулись к его рукам, ногам, сердцу. Ну и ладно! Кому она нужна, память-то? Не помнить – значит не беспокоиться, не волноваться, не желать. Не помнить – значит не знать. Теперь он лишь фиксировал то, что происходило с ним в данный момент, в сию секунду! А все остальное – было не важно. Кроме одного, он – живет! А раньше? А позже? А что произойдет с ним в будущем? О, нет, в настоящем! В точно таком же настоящем, как
Смертельно хотелось пить. Выпить. Помочиться. Одновременно. И на выдохе отхаркнуть комок того зловонного, застывшего студня, что притаился за грудиной.
– Пить, – и следующая, вымученная необратимостью психодилических фрустраций 6 попытка вырваться из плена неизвестности. – Где я?
– Здесь!
“Здесь? Вернулся в собственную надоевшую жизнь? Ну и как тут мне? Холодно”.
– Пить, – прошептал он сухими губами и затаил дыхание. – Пить.
И перестав дышать, он тот час почувствовал – боль стала меркнуть. Так меркнет свет звезд, настигнутый рассветом: все слабее и тише. Так тает в театральном зале свет хрустальных люстр – притворно, нехотя, гаснет за минуту до начала спектакля. И та боль, что рвала его живот, и та, что ломала хребет и стучала по черепу, и скребла по глазам, и колола, и раздирала, и выкручивала, и словно два ядовитых гриба, распустивших в стороны свои паучинные грибницы, пожирала его легкие – исчезала. Стих ураган. Стало спокойно. Волна, что была готова обрушиться на него, и подхватить, и бросить, ломая кости рук и ног, в пену грохочущего прибоя, не поднялась. Но спокойствие вокруг – ложное, в воздухе тревога, он чувствует. Ну и пусть, думает он, что спокойствие – ложное, и таким не стоит пренебрегать – напротив, стоит отдаться ему хоть на минуту, хоть на секунду, пока пульс, споткнувшись о невидимую преграду, не полетел с бешеным ускорением опять вниз:
6
“Фрустрация, определяемая как блокирование или создание помех для какого-либо целеноправленного поведения”. Р.Бэрон., Д. Ричардсон. “Агрессия”. Изд. “Питер”, 1997.
– Пить.
Он подумал, что лампа светит чересчур ярко, и зажмурил глаза, и захотел лечь на пол, чтобы спрятаться от этого нестерпимого света, проникающего в него не через глазницы, а через кожу, ставшую его шестым органом чувств. Но прежде чем лечь, он сначала встал и закричал. Но крик не получился! Так, какой-то жалкий визг. Потому что ему определенно не хватает… Он облизал пересохшие губы, снова открыл глаза и огляделся, и, переводя взгляд с одного предмета на другой, и не нашел… и не увидел ничего, кроме молочно-белых теней, заслоняющих все поле его зрение – они бесшумно, словно птицы, парящие над морем, двигались, порою задевая его.
Конец ознакомительного фрагмента.