Готика. Провинциальная версия
Шрифт:
– А? Да, конечно.
Он вздрогнул, будто его внезапно окатили ледяной водой, и, наконец, понял, что замерз по настоящему.
– Ваше переизбрание возможно в единственном случае – если ваше поведение будет адекватным. Сегодня оно прискорбно не отвечает этому требованию, – продолжал говорить Сергей.
– Позвольте! В первую очередь мне бы…
– Не перебивайте! – цыкнул Сергей. – И не спорьте! Не отвечает, не соответствует! Ну что означает выражение убрать?
– Мне бы хотелось знать ваши планы в деталях, – твердо произнес Максим Порфирьевич, будто и не слышал последних слов.
– Зачем?
– Разумеется, я полностью доверяю вам, но…
“Первое
– Спасибо. Мне приятно это слышать, – вежливо обронил Сергей, все еще поглощенный своими мыслями. – Мне бы хотелось знать, как вы сами оцениваете ситуацию на текущий момент?
– Что вы имеете в виду? – после довольно длительной паузы спросил Максим Порфирьевич.
– Как вы сами оцениваете собственные шансы? Один из ста? Десять из ста? Фифти – фифти? Откровенно. На кого, например, вы рассчитываете? На какой электорат? Кто будет за вас голосовать? Почему они будут за вас голосовать? Какие силы вы реально контролируете? Профсоюзы? Военные части? Пенсионеров? Коммунистов?
– Военные части, – обрадовался подсказке Максим Порфирьевич. – И профсоюзы. И коммунистов.
– Но вы уже не столь любимы, как были некогда – это придется признать. Репутацию бескорыстного ленинца вы подмочили? Да?
– Ну, – замялся Максим Порфирьевич. – Не знаю. Возможно, что-то было сделано не так. Но я душой…
– Да это и не главное, – смягчился Сергей. – Главное, Партия снова решила вас поддержать! И в сложившейся ситуации на это решение можно положиться – Партия не передумает, тупого упрямства Партии не занимать. Таким образом, у нас неплохие шансы.
– Я тоже так думаю, – вставил Максим Порфирьевич, приободрившись.
– Но при условии, что мы начнем доверять друг другу.
– Начнем. Как же без доверия-то?
Максим Порфирьевич поежился. Он снова ощутил волну холода, не порыв холодного ветра, на этот раз нет. Нечто, что скопилось внутри его собственного тела, большого, тяжелого, прочного, некая не овеществленная субстанция поднялась вдруг на поверхность его кожи, вынесенная донным ледовитым течением, и захолодила, заморожила.
– И поэтому я настаиваю… Я хотел бы услышать вашу концепцию в целом, – произнес он глухо. – Детали меня не интересуют.
– Концепцию? Что-то вроде моего личного отношения к тому, чем мы с вами будем заниматься? Или я неправильно понимаю значение этого термина? Или речь идет о стратегии – стратегии предвыборной компании?
– Давайте не играть в слова, – произнес Максим Порфирьевич нервно. – Я сказал то, что хотел. И повторю. Извольте. Расскажите о своей… – на последнем слове он все-таки запнулся и произнес его уже не так уверенно, – концепции.
– Хорошо! Вникайте! – сохраняя веселые нотки в голосе, откликнулся Сергей. – В своей концепции я руководствуюсь
– Не ясно.
– Объясняю, – Сергей задумался лишь на мгновение. – Буйство цвета и красок, и непредсказуемое многообразие оттенков, что природа, мешая в своей фантастической палитре, щедро плещет, как из банной шайки, на неисчисляемое количество форм жизни – я не люблю. Но люблю города. Воплощение живого – в неживом, в мертвом, в камне, в песке – города. Города – суть геометрия. Числа, возведенные в пропорции; их соразмерность и эстетика, их красота и уродство, их подчинение долговечному рационализму и хаос временных целесообразностей; числа, преобразованные в звуки, в шум – города. Многомиллионные столицы – древние, как история Христианства или еще древнее, и крошечные поселения на побережье, забытые Богом, и неприступные крепости, чьи стены не раз бывали потревожены зычными звуками боевых фанфар – люблю. Потому что у каждого города есть душа, а в ней – симфония. Знаете, как строится город? Сначала – много, и больше, чем нужно, и все по правилам, и все по прямой. Потом начинают добавлять. И появляются новые улицы и переулки, площади и проспекты, банки и больницы, рестораны и кладбища – застройки ни к месту и невпопад, и где придется. И все меняется, перекраивается, возводится, достраивается и, одновременно, рушится, превращаясь в пыль и прах. И вот, в какой-то непредсказуемый момент времени степень энтропии перехлестывает через край, и процесс становится неуправляемым и… В итоге хаос, крах, смерть. И возрождение, что неминуемо следует за смертью. Вот концепция моей жизни, а значит и всего того, что я в ней делаю.
– Абсурд! Выдумали, да? – сердито бросил Максим Порфирьевич. – А я ведь о серьезном!
– А я повторю: не знать – в ваших интересах! И в моих. Хотя всего, конечно, не скрыть. О многом узнаете и скоро. Как без этого? Но помните, это знание будет давить на вас. Оно навалится на вас грузом, – Сергей сделал характерный жест – он будто сдавил меж ладоней воздушный шар, – тяжелым! Непомерным! Возможно, непосильным. Особенно он будет ощутим в последние дни. Но девять месяцев вы будете спать спокойно!
– Девять?
– Я без намека. До выборов осталось десять месяцев. Первые девять – спите спокойно. А потом – начнем!
– Что?
– Низвергать кумиров и идолов, рушить иллюзии – эти мыльные пузыри нашего воображения.
– А-а.
– Вы, вообще-то, спокойно спите, Максим Порфирьевич? – спросил Сергей, легкая улыбка тронула его сухие жесткие губы.
– Спокойно, – буркнул Максим Порфирьевич в ответ.
– Зря, – весело расхохотался Сергей. – Шучу, конечно. Спите! А я уж постараюсь, чтобы ваш светлый образ остался бы незапятнанным.
– Надеюсь, что постараетесь, – вяло процедил Максим Порфирьевич.
– А если случится… – Сергей не растерял веселое расположения духа, что внезапно вселилось в него, – и кто-то наложит кучу дерьма посередине дороги, сворачивать не будем. Покрыть дерьмо кремом, облить глазурью… Торт! И попробовав его, половина из тех, кто только что кричал: “Ах, какое дерьмо, ах!”, скажет: “Ой, как вкусно!”
Мимо шли люди, направляясь по делам: в конторы и офисы, по магазинам и в кафе, в поликлиники и в аптеки. Студенты спешили в университет, расположенный на этой же стороне Ленинского проспекта через квартал, мамы, толкающие перед собою коляски, направлялись в сквер – люди шли мимо, словно призраки, без имен и пола, зябко подергивая плечами, и через тридцать шагов исчезали из поля зрения. Прохожие. Горожане. Электорат.