Говорим правильно по смыслу или по форме?
Шрифт:
Впрочем, в художественных текстах такое переосмысление рода слова в пол существа встречается. И мы поем о тонкой рябине и высоком дубе, которые стоят на разных берегах реки. Рассказываем сказки о цапле и журавле, которые никак не могут договориться о том, чтобы жить вместе. Загадываем загадки о моркови, сравнивая ее с девицей, которая сидит в темнице, выпустив косу наружу. Или о луке, сравнивая его с дедом, который в семь шуб одет… Но это только в художественных текстах, прежде всего в фольклорных.
Есть что скрывать?
В отличие от языка науки русская разговорная речь дает немало примеров, когда некоторые предложения вовсе не соответствуют той ситуации, которую они должны обозначать. Когда мы, например, говорим, что купили что-то даром, то имеем в виду не именно «без расходов»,
Еще один из ярких примеров такого типа связан с употреблением местоименных слов типа все, всегда, везде. Нормальное предложение Я все знаю на самом деле бессмысленно. Во-первых, потому, что знать все, конечно же, принципиально невозможно. Во-вторых, даже в том случае, когда говорящий, прямо этого не выражая, имеет в виду только то, что относится к конкретной ситуации, это также невозможно. Но уже по субъективным причинам, поскольку всегда остается вероятность того, что какое-то более или менее существенное или неважное обстоятельство все-таки ускользнуло от говорящего.
По тем же причинам вызывают сомнение и такие, например, предложения, как Он везде побывал. Неужели во всех абсолютно уголках нашей планеты, а также за ее пределами? Предложение Вы всегда так поступаете по тем же причинам также не следует понимать буквально и т. д., и т. п.
Очевидно, что подобные несоответствия в разговорной речи и рассчитаны скорее на эмоциональный, связанный с гиперболизацией эффект. Другое дело, когда подобные несоответствия проявляются в словах, требующих большой информативной определенности, где эмоциональное преувеличение такой определенности только вредит.
Например, монополия – «крупное объединение, возникшее на основе концентрации производства и объединения капитала» – выражается существительным, имеющим формы и единственного, и множественного числа: Самсунг – это крупная монополия и Рынок лекарств поделен между несколькими монополиями. Однако это же слово, обладая формами только единственного числа, имеет и другое значение – «исключительное право на производство, продажу, пользование чем-либо». Подчеркну здесь слово «исключительное», т. е. принадлежащее одному-единственному субъекту: государственная монополия на алкогольную продукцию, например. Однако в современной речи это слово употребляется и в значении «преимущественное право», т. е. принадлежащее не единственному субъекту, но неопределенной по количеству группе субъектов. И это существенно меняет дело, не позволяя различать единственного субъекта и нескольких субъектов. Очевидно, что при допущении значения «несколько» неизбежно встает множество разных вопросов об их равенстве или неравенстве, о правилах разрешения спорных ситуаций, об иерархических отношениях между субъектами и т. д. Иными словами, возникает возможность неоднозначного понимания, а следовательно, и непонимания между автором и читателем текста, а также между разными читателями.
Та же невнятность существует и при противопоставлении значений слов прерогатива и привилегия. Первое из этих слов, согласно русским словарям, обозначает и исключительное, и преимущественное право на решение определенного круга вопросов. А второе – привилегия – называет вовсе не обязательно единственного субъекта, но и некоторую ограниченную группу субъектов, имеющих какие-либо особые права. И вновь возникает неясность в понимании: прерогатива – это вероятнее всего «один», но возможно и «несколько», привилегия – это вероятнее всего «несколько», но, быть может, и «один». Разумеется, было бы предпочтительнее для всех, пытающихся четко определить субъектов соответствующего права, иное распределение значений. А именно прерогатива – «единственный правообладатель», привилегия – «ограниченный круг правообладателей».
К сожалению, в толковых словарях русского языка разграничению значений, которые следовало бы считать нормативными или ненормативными, уделяется недостаточное внимание. Авторы соответствующих словарей скорее следуют реальному употреблению значений слов, фиксируя, в частности, и невысокую языковую культуру говорящих
Трагедия Левши
"В бой, вперед, в огонь кромешный, нипочем, что дождь, что снег, – он идет, святой и грешный, русский чудо-человек» — это Александр Твардовский о народном любимце Василии Теркине. Среди таких же народных любимцев и другой русский чудо-человек – лесковский Левша. И главное различие между ними не в эпохах, не в том, что один смоленский, а другой – тульский, не в том, что «Василий Теркин» – книга про бойца, а «Левша» – сказ о кузнеце. Главное различие в том, что Теркин, даже оказавшийся на том свете, ясно понимал, что же происходит вокруг. А лесковский герой такого понимания реальности и на этом свете был, увы, лишен. Жизнь его кончилась трагически. И, как это ни горько, не без вины самого народного любимца. В чем же эта вина?
Всякий читатель встречает в тексте «Левши» множество слов, которые можно найти только в словаре языка самого Лескова. Лесковские изобретения не имеют своей целью заменить иностранные слова русскими – бульвар гульбищем, калоши – мокроступами. Цель автора в том, чтобы заменить непонятное слово на понятное. Иными словами, вместо бульвар не гульбище, а гульвар. Здесь первая часть слова явно намекает на тот же корень, что и в глаголе гулять. И таким образом позволяет понимать это слово как «место для гуляния». Что, строго говоря, не совсем точно, поскольку для гуляний в городе предназначено и много других мест (парк, сад, пешеходная зона, например). А бульвар, согласно словарю, это «широкая аллея посреди городской улицы или вдоль набережной». Добавлю, не обязательно предназначенная для гуляния. Подобные изобретения в русском языке не редкость. Спинжак вместо непонятного пиджак пытается устранить эту непонятность за счет какой-то связи со спиной. Плитуар вместо непонятного тротуар также пытается объяснить непонятное слово, связав его с плитой, которая, конечно, имеет некоторую связь с тротуаром. Однако значения этого слова отнюдь не объясняет.
Именно это стремление как-то объяснить непонятные слова (преимущественно иностранные по происхождению, но не только) и является целью лесковского словотворчества. Само желание понять значение непонятного слова более чем похвально. Абсолютно неразумно и бесперспективно вообще не задумываться над точным значением слов. Еще хуже часто встречающееся желание сделать вид, будто слово понято. Хотя на самом деле оно в лучшем случае понято весьма приблизительно (а вот, скажем, электронный адрес или номер телефона знать приблизительно бессмысленно). Заслуживает восхищения творческий языковой талант, с которым Лесков пытается сделать непонятное понятным. Вот только результат усилий этого таланта бывает разным.
Когда в лесковском тексте вместо непонятного микроскоп появляется мелкоскоп, то это все же делает слово более понятным, намекая на то, что с помощью этого прибора можно иметь дело с мелкими вещами. То же самое происходит и в случае замены барометра буриметром. Это слово «подсказывает», что прибор предназначен уже для того, чтобы «мерить бурю». И даже долбица умножения вместо таблица умножения, акцентируя необходимость долбить («постоянно повторять»), приводит к более или менее успешному (хотя и не совсем точному!) пониманию значения этого словосочетания.