Говорите любимым о любви
Шрифт:
Река, где ветру приволье, где даль на полсвета раскинулась, а в
небе, как белые лебеди, плывут и плывут облака...
Дятел стучал на старой осине. Гремел птичий хор.
Набухали, набирались силенок березовые почки. А по стволу
совсем еще молодой березки, надломленной зимней вьюгой,
словно слезы, катились капли сока.
Робкий Подснежник выглянул из-под вороха сухих
прошлогодних листьев, огляделся вокруг: тепло ли, солнечно
ли? Не пора
На всякий случай спросил:
— Пора?
— Пора! Пора! — прокричал ему Старый Грач,
пролетая над лесом к деревне, где на ветлах уже хлопотали его
родственники.
Приподнялся Подснежник на тоненькой ножке,
выпрямился и расцвел.
А Ручей мчался все дальше и дальше, вперед и вперед.
Сильный и быстрый, он шумно плескался в узких берегах,
бурлил в водопадах, рассыпался на миллионы мелких брызг, а
в каждой из них сверкала семицветная радуга.
Скорей, скорей!
Выбежал Ручей на поляну. А посреди поляны, в
низинке, стояла юная красавица Ива в новом нарядном платье
с желтыми сережками по голубому полю. Ива была Плакучей.
Она плакала.
— О чем плачешь? — спросил Ручей на бегу.
— Как же мне не плакать? — вздохнула Ива. — У меня
такое горе, такое горе. Еще вчера надела новое платье, а до сих
пор не знаю, идет ли оно мне.
— Еще как идет! — радостно похвалил Ручей.
— Но я сама хочу убедиться в этом, — капризно
сказала Ива — А зеркала у меня нет. Помоги мне, Ручеек. Ты
такой умный, такой добрый. Пожалуйста, милый.
— Что ж. Это можно, — добродушно сказал Ручей.
Он остановился, разлился по всей поляне. Прошла
минута, другая — успокоились волны, притихли говорливые
струйки, улеглась рябь. Вода стала светлой и гладкой, как
зеркало.
— Глядись, — сказал Ручей Иве.
Наклонилась Ива к воде, увидела себя и ахнула от
восхищения — до того она сама себе показалась красивой и
нарядной. Ахнула и попросила Ручей остаться на поляне до
завтра. Завтра утром ей нужно было расчесать свои косы.
— Ладно, — согласился Ручей и улегся спать.
На другой день Ручей сказал Иве:
— Ну, мне пора в путь. Прощай.
Но Ива попросила его побыть с нею еще немного.
— Здесь так хорошо, так спокойно. Тихо, тепло, —
говорила она. — А набегаться еще успеешь. Куда тебе
спешить?
«И в самом деле: куда?» — подумал Ручей и решил
остаться еще на один день.
Он лежал на поляне; нежился под теплыми лучами
солнца, а Ива смотрелась в зеркальную гладь воды, любуясь
своим платьем и длинными косами.
Так
подоспело время, когда Иве пришлось менять свой наряд: в
моду входили зеленые цвета. Снова понадобилось зеркало.
Разленился Ручей. Лежит себе в тепле и уюте и лишь
иногда вспомнит: далеко-далеко в долине ждет его Большая
Река, чтобы вместе с ним днем и ночью вращать лопасти
турбин, гонять плоты, носить пароходы и лодки. Вспомнит и
скажет сам себе: завтра отправлюсь в путь. Но настает завтра,
а Ручей по-прежнему нежится на глухой лесной поляне, куда
ветер и то редко залетает.
Наступило лето. Зеленое платье надоело Иве, и она
перестала смотреться в воду. Да если бы и захотела взглянуть,
то все равно не увидела бы в ней себя. Весь Ручей, когда-то
чистый и прозрачный, затянули болотные водоросли.
Только теперь понял Ручей, что пришел ему конец.
Собрал все силы, рванулся, да не тут-то было. Крепко держат
болотные травы и вязкая тина. Видно, поздно спохватился.
Вздрогнул Ручей последний раз, пошла по воде мелкая рябь и
сразу же улеглась.
Над поляной медленно поплыл тяжелый запах гнилой
воды.
Вот ведь как бывает...
ПИСЬМА
Зимой дело было. На тактических учениях.
Ох, какие лютые стояли в ту пору морозы! В народе
исстари зовут их крещенскими. В такие морозы, бывало,
воробьи налету замерзали.
Тяжеленько приходилось солдатам. Но ничего,
крепились.
На второй день случился в учениях перерыв. Палатки
привезли, дров подбросили.
Сержант Ростовцев, чертыхаясь, возился у печки.
Дрова сырые, мерзлые. Никак не разгораются. Спалив весь
наличный запас бумаги и целую коробку спичек, он в
отчаянии обратился к солдатам:
— Может, у кого письма есть? На растопку? Давайте
сюда!
Ефрейтор, притулившийся на корточках рядом с
холодной печкой, протянул ему целую пачку. Сержант взял,
спросил:
— А от кого письма-то?
— От нее.
— От Светланы?
— Да, — тихо ответил ефрейтор.
В палатке наступило молчание. Кто-то вздохнул.
Ефрейтор растерянно опустил глаза. Все затаили дыхание.
Сержант обвел взглядом притихших, продрогших
солдат и решительно сказал:
— На, возьми. А мы и в холодке как-нибудь