Говорящая с призраками. Дитя Ноктурны
Шрифт:
– В темницу… а на тебя даже яда жалко…
Настя, сонно протирая глаза, прошлепала босиком к плите, налила себе кофе и села за стол. Определенно… ангел, с которым она столкнулась в ином Париже, и призрак папы римского, выпущенный ею на свободу в подземном секретном проходе Ватикана, составляли странную пару соседей по квартире.
– Чем сегодня займешься? – спросил Габриэль, поставив перед ней тарелку с глазуньей.
– У меня свободный день.
– Тогда… – Он замялся, потом поднял на нее взгляд своих синих глаз и попросил: – Может, составишь мне компанию?
– Конечно!
– Не знаю, заметила ли ты, но у меня по всему телу идет татуировка с нотами. Я хочу узнать, что это за мелодия. Возможно, я как-то связан с Ноктурной, потому что мне казалось, я виновен в произошедшем. Когда мы провалились в ее душу, все в ее доме казалось мне знакомым. Вдруг… знаю, звучит бредово… но вдруг эта татуировка не просто так?
– Знаешь, – задумчиво размешивая молоко в кофе, ответила Настя, – если бы ты сказал мне это где-то полгода назад, я бы посмеялась и ответила, что это бред. Но с тех пор… я словно поселилась в каком-то кошмарном сне, и уже все вокруг не кажется мне бредовым. Поэтому я конечно же займусь разгадкой твоей татуировки. Только вот я не знаю нот.
– Я тоже, – признался ангел. – Но тот продавец в музыкальном магазине может помочь нам, как думаешь?
– Кстати, хорошая идея. Завтракаем и едем. Сейчас напишу сообщение Диего, чтобы нас не потеряли.
– Настя… – Габриэль весь покраснел, как розы на его шее. – Спасибо.
– Да не за что! Спасибо, что доверился мне.
Втроем (призрак увязался с ними) они вошли в магазин. Продавец сразу узнал их, но немного отступил, когда Настя озвучила просьбу расшифровать тату.
Однако уже через несколько минут Габриэль стоял перед ним, обнаженный по пояс, а продавец списывал ноты на лист. Ангел медленно поворачивался, потому что ноты, переплетенные розами, располагались спиралью по его туловищу.
– Определенно это музыкальная композиция, но только понятия не имею откуда. Сейчас попробуем наиграть.
Продавец сел за пианино, Габриэль быстро надел майку, и все они столпились вокруг, умирая от любопытства.
Мелодия зазвучала.
– Похоже на классику, – пробормотал продавец. Он проиграл ее сначала неуверенно, потом повторил более слитно и гармонично, не спотыкаясь.
– Я определенно слышала ее раньше. – Настя ломала голову. – Знаете, у меня папа меломан, узнает любую музыку на слух.
Она позвонила отцу и коротко объяснила, что нужно узнать мелодию. Продавец проиграл ее еще раз. Отец помолчал, а потом ответил довольно уверенно:
– Это из балета «Жизель». Музыка Адана. Уверен почти на девяносто процентов.
– Спасибо, пап.
– Это музыка из балета, – сказала она Габриэлю, завершив вызов.
Они поняли друг друга с полуслова. Габриэль побледнел.
– Но надо убедиться, что это она, – торопливо поправилась Настя.
– И если это так?
– Тогда ты действительно являешься частью головоломки. Как и я. И мы не случайно встретились в Ином городе.
– И возможно, мы найдем ее тоже. Через эту музыку.
– Вы оба бредите, – вмешался папа римский. Он слишком долго хранил
– Музыкальный, – поправила она.
– Что – музыкальный? – не понял Габриэль.
– Музыкальный бред, – таинственно улыбнулась Настя.
Вечером они вышли из агентства вполне довольными: передали информацию Сержу и Итсаску, которые там дежурили, а сами поехали домой. По дороге Настя почувствовала вдруг жжение в солнечном сплетении, тоску, тягу, словно ее за неведомые нити тянуло к графу Виттури. Перед мысленным взором встал его особняк.
Так вот что ощущал граф, когда она призывала его… Настя решительно направилась к выходу из вагона.
– Нам не здесь выходить, – возмутился Габриэль.
Несмотря на отговоры, ангел и призрак довели ее до дома графа. Настя торопливо вбежала по ступенькам, махнула им на прощание рукой. Дверь ей открыл все тот же молчаливый дворецкий.
Звуки скрипки доносились со второго этажа. Дворецкий просто жестом пригласил ее пройти. И она поднималась по лестнице, ведомая мелодией. Словно скрипка кричала:
– Иди! Иди сюда! Еще шаг и другой!
В этой необыкновенной, прекрасной музыке, которая то замирала, то вновь возникала, то заходилась в плаче, то переливалась трелями, чувствовалась боль, и она царапала душу. Так, наверно, звучит одиночество. При приглушенном свете шаги Насти проглатывал ковер на лестнице. И казалось, нет больше в мире звуков, только скрипка, которая просит ее прийти, подняться, ворваться, потому что дольше терпеть невозможно, потому что сейчас! Ах! Сейчас лопнет струна, рассыплется в прах дерево, не перенеся этих страданий. Настя обернулась: дворецкий исчез. Она была одна.
Рука скользнула по перилам. Она рвалась наверх и не решалась. Но тут скрипка залилась слезами, потом словно прыгнула в пропасть, взвилась вверх, закружилась в ритме безумных переливов. Нужно было быть дьяволом, чтобы так играть.
И, войдя в зал, она увидела графа Виттури в свете горящего камина, по стенам плясали безумные тени, а он играл с закрытыми глазами, сливаясь с инструментом в одну угловатую подвижную тень.
В тот момент он сам был мелодией, где одиночество, боль, отчаяние, сопротивление, ярость, мощь сплетались в клубок, который она едва успевала распутывать, следуя за изменчивыми настроениями инструмента. Прервать его она не решалась. Каденция и возрастание, замирание, острая боль, барокко из торжества…. Сражение, сражение, проигрыш, победа, торжество, отчаяние…
Она прижалась спиной к стене у входа, и слезы текли от красоты и боли, которой он делился с ней.
Он то замирал, нежно водя смычком, то весь взвивался, отчаянно ударяя им по струнам. Он всегда будет таким. На грани между добром и злом. Невероятный и прекрасный. Несчастный и такой любимый.
Граф Виттури вдруг вздрогнул и оборвал мелодию, резко повернувшись к ней. Некоторое время он молчал, огонь за его спиной не давал рассмотреть его лицо.
– Ты пришла… – сказал он наконец.