Говорящий от имени мёртвых
Шрифт:
Теперь он был здесь, перепачканный грязью бесчеловечного убийства. Что-то животное было в его лице. Куда он смотрит? Его глаза видели только ее, пожирали ее.
"Почему он так смотрит на меня?" - мысленно спросила она.
"Потому что я голоден", - ответили его жадные глаза.
Нет, нет, это просто страх, просто привиделось из-за кровожадных свиней. Мне безразличен Макрам, и что бы он ни думал, я для него - ничто.
Внезапно что-то осенило ее. Заступничество за Макрама означало одно для нее и совсем другое для него. Разница была столь разительна, что с трудом верилось, что они подразумевали одно и то же событие. Она попыталась
Гробы не использовались для захоронения умерших. В целях безопасности свиноподобных было запрещено рубить деревья. Поэтому тело Пайпо было похоронено сразу, хотя траурная церемония должна была состояться только завтра или послезавтра. Жители всей Луситании должны собраться на траурную мессу памяти зенадора. Макрам вышел вместе со всеми. Новинха и Лайбо остались с людьми, в чьи обязанности входило улаживать последствия смерти Пайпо и заботиться о родственниках усопшего. Они важно расхаживали по станции, отдавали распоряжения, смысла которых Новинха не понимала. Лайбо же был безучастен ко всему.
Наконец, к нему подошел Арбайте и положил руку на плечо.
– Ты, конечно, останешься с нами, - сказал Арбайте.– На ночь, по крайней мере.
– Почему с тобой, Арбайте? Почему он должен идти к тебе? Вы - никто для нас. До сих пор мы даже не догадывались о вашем существовании, кто дал вам право решать? Разве смерть Пайпо сделала нас детьми, не знающими, что делать?
– Я останусь с матерью, - ответил Лайбо. Арбайте с удивлением посмотрел на него - сумасшедшая идея ребенка воспротивиться его воле не вписывалась в его понимание. Конечно, Новинха знала, что это не так. Его дочка, Клеопатра, младше Новинхи на несколько лет, долго разучивала свое прозвище - Брузинха - маленькая чародейка. Так как же он мог не знать, что у детей есть собственный разум, и они всегда сопротивляются давлению?
Его удивление не соответствовало предположениям Новинхи.
– Твоя мать тоже побудет с нашей семьей некоторое время, - сказал Арбайте.– Она расстроена и огорчена, сейчас на нее нельзя взваливать домашние заботы. Нужно, чтобы ничто не напоминало ей о Пайпо. Она сейчас у нас, и твои братья и сестры тоже. С ними твой старший брат Джон, но у него есть жена и ребенок, так что ты должен остаться.
Лайбо мрачно кивнул. Арбайте не стал навязывать ему свою защиту. Он попросил Лайбо стать защитником.
Арбайте повернулся к Новинхе.
– Я думаю, тебе лучше пойти домой, - произнес он.
Она только сейчас поняла, что он пригласил только Лайбо. Его приглашение не касалось ее. Почему? Пайпо не был ее отцом. Она была просто другом Лайбо. Какое горе должна она испытывать?
Дом! Что такое дом! Здесь ее дом! Разве сегодня она может пойти на биологическую станцию, куда вот уже более года она забегает лишь по работе? Что должно быть ее домом? Гибель родителей опустошила его, и она бросила дом, не вынеся горького одиночества. Теперь опустела станция зенадора: Пайпо умер, а Лайбо поглощен заботами взрослых. Этот дом так же перестал быть ее домом, как тот другой.
Арбайте вывел Лайбо. Его мать, Концейзамо, ждала его в доме Арбайте. Новинха знала эту женщину, только как лаборанта архива Луситании.
"Пайпо, - кричала ее душа.– Не уходи! Не оставляй нас!"
Но он ушел, не желая слушать ее мольбы, также, как когда-то ушли ее родители.
Работа кипела на станции зенадоров; мэр Боскуинха собственноручно копировала отчеты Пайпо для ансибла. Это должно было помочь экспертам разобраться в его гибели.
Новинха знала, что в записях Пайпо нет разгадки убийства. Ее данные убили его. Голограмма все еще висела в воздухе около терминала. Это было голографическое воспроизведение генных процессов в ядре клетки свиноподобных. Ей не хотелось показывать их Лайбо, но теперь, когда он ушел, она внимательно вглядывалась в изображение, стараясь понять, что заставило его броситься к свиноподобным, что он хотел сказать им или сделать, что дало повод к убийству. В нем жила невидимая тайна, охраняя которую, свиноподобные убили человека.
Чем больше она рассматривала голограмму, тем меньше понимала ее, и, наконец, она совсем пропала. Навернувшиеся слезы превратили ее в голубой туман. Она убила его. Без нее он не открыл бы секрета свиноподобных. Если бы я не пришла сюда, если бы не хотела стать Говорящим от имени свиноподобных, ты был бы жив, Пайпо. Лайбо имел бы отца и был бы счастлив, станция оставалась бы домом. Я несу семена смерти, и они прорастают в людях, любимых мною. Сейчас я живу, значит, другие должны умереть.
Мэр услышала ее всхлипывания и поняла, что девочка тоже охвачена горем утраты. Боскуинха поручила другим продолжить шифровку отчетов и подошла к ней.
– Сочувствую тебе, девочка, - сказала она.– Я знаю, ты часто бывала здесь. Пайпо стал тебе вторым отцом. Прости, что пришлось задать тебе много вопросов, но ты - единственный очевидец. Пойдем ко мне домой.
– Нет, - произнесла Новинха. Ночной холод слегка отрезвил ее. Собрав остатки сил, она продолжала: - Я хочу побыть одна, пожалуйста.
– Где?
– Я пойду к себе на станцию.
– Тебе не следует быть одной, - мягко настаивала Боскуинха.
Но Новинха бежала от доброты, от людей, старающихся утешить ее. Разве вы не видите, что я убила его? Я не заслужила утешений. Я хочу больше боли. В ней мое прощение, мое наказание. Как иначе смыть кровь с моих рук?
Но сила оставила ее, она не могла больше сопротивляться. Через десять минут машина мэра тронулась навстречу ночи.
– Вот мой дом, - сказала мэр.– У меня нет детей твоего возраста, но я думаю, тебе у нас понравится. Не волнуйся, никто не потревожит тебя. Это лучше, чем горевать одной.
– Да, лучше.– Новинхе казалось, что она справилась с голосом. На самом деле, это был слабый шепот убитого горем человека.
– Пожалуйста, - забеспокоилась Боскуинха.– На тебе лица нет.