Говорящий от имени мёртвых
Шрифт:
– Ох, - сказал Мандачува.
С другой стороны изгороди Хьюман бубнил:
– Он не знает, - повторял он.– Люди не знают.
– Анестетик, - сказал Майро.– Вы не чувствуете боли.
– Нет, - ответил Мандачува.– Я чувствую боль. Очень сильную боль. Самую плохую боль в мире.
– Рутер говорит, перелезть через изгородь хуже, чем умереть, - сказал Хьюман.– Больно во всем теле.
– Но вам безразлична она, - сказал Майро.
– Как будто это происходит с другой твоей сущностью, - сказал Мандачува.– Боль касается животной плоти. Но твоя сознательная
В памяти Майро всплыла деталь, на которую никто не обратил внимания, все были потрясены чудовищностью гибели Лайбо. Рот мертвого человека был заполнен капумом. Волокнами капума были заполнены рты мертвых свиней. Анестезия. Смерть выглядела как героическая пытка, ее целью не было доставить боль. Они использовали анестезию. Они обезболивали.
– Давай, - сказал Мандачува.– Пожуй капум и пойдем с нами. Мы спрячем тебя.
– Аунда, - сказал Майро.
– А, я пойду приведу ее, - сказал Мандачува.
– Ты не знаешь, где она живет.
– Знаю, - ответил Мандачува.
– Мы лазали через изгородь много раз в этом году, - сказал Хьюман. Мы знаем, где живет каждый.
– Но никто ни разу не видел вас, - произнес Майро.
– Мы старались не показываться, - ответил Мандачува.– Хотя никто и не смотрел на нас.
Майро представил, как дюжины свиноподобных крадутся ночью по Милагру. Их никто не видит. Только несколько людей могли бы заметить их по долгу ночной службы. Но свиноподобные очень малы, им ничего не стоит юркнуть в траву и раствориться в ней. Неудивительно, откуда они знают о металле и машинах, несмотря на законы, запрещающие знакомить их с техникой. Без сомнения, они видели шахты, шаттлодром, печи для обжига кирпича, фермеров, выращивающих амарант. Неудивительно, что они знали, о чем спрашивать нас.
Как глупо, что мы пытались отгородить их от нашей культуры. У них гораздо больше секретов от нас, чем нам удалось сохранить от них. Слишком много, чтобы удержалось наше культурное главенство.
Майро сорвал побег капума.
– Нет, - сказал Мандачува, отбирая росток.– Не бери корневую часть. В корневой части нет ничего ценного.– Он выбросил сорванный Майро росток и сорвал новый росток, только верхушку, оставив не менее 10 см от основания. Затем он размял его и подал Майро. Майро начал жевать.
Мандачува похлопал и потыкал его.
– Не беспокойся, - сказал Майро.– Иди к Аунде. Они могут арестовать ее в любую минуту. Иди. Прямо сейчас. Иди же.
Мандачува посмотрел на остальных, наблюдающих за ними, потом подпрыгнул и направился в сторону Виллы Альты, где жила Аунда.
Майро пожевал еще чуть-чуть. Он потыкал себя пальцем. Как и говорили свиноподобные, он чувствовал боль, но ему было безразлично. Все, что его заботило, это стремление остаться на Луситании. Возможно, вместе с Аундой. Забыть о законах и морали. Они утратят власть над ним, если он покинет человеческое общество и уйдет в лес к свиноподобным. Он станет ренегатом, в чем и обвиняют его. Он и Аунда будут жить по своим законам, не взирая на общественные нормы. У них будет совершенно новый тип семьи, с иными ценностями. Они будут учиться у свиноподобных, у леса. Это будет новая ячейка Ста Миров.
Он разбежался и ухватился за изгородь обеими руками. Боль не была слабее, чем раньше, но ему было безразлично. Он карабкался вверх. Но каждый новый перехват рук давался все тяжелее, боль нарастала, она начала заполнять его сознание. Он не мог больше ни о чем думать, только невыносимая боль. Он понял, что капум не дал обезболивающего эффекта. Но к этому моменту он добрался до вершины изгороди. Боль была ужасающей, она охватила всего Майро, он сходил с ума. Она заполнила все его сознание, все естество. Он уже не соображал, что делает. Последним рывком он подтянулся и перегнулся через изгородь. Боль охватила каждую клеточку его мозга, все тело горело огнем.
Маленькие Некто в ужасе наблюдали, как их друг беспомощно повис на вершине изгороди, голова и туловище на одной стороне, а ноги на другой. Они с криком подбежали к изгороди, начали прыгать, стараясь схватить его за руку. Но они не жевали капум и боялись дотронуться до изгороди.
Услышав их крики, Мандачува бросился назад. В его теле еще осталось обезболивание, он вскарабкался к Майро и спихнул тяжелое человеческое тело. Майро с треском упал на землю, его рука до сих пор касалась изгороди. Свиноподобные оттащили его. Его лицо исказила гримаса агонии.
– Быстрее!– заорал Лиф-итер.– Пока он не умер, давайте посадим его!
– Нет!– выкрикнул Хьюман, отталкивая Лиф-итера от безжизненного тела Майро.– Мы не знаем, умирает ли он! Боль всего лишь иллюзия, у него нет ран, значит, боль должна пройти...
– Он отходит, - сказал Эрроу, - посмотрите на него.
Пальцы на ногах Майро стали судорожно сжиматься, его ноги поднялись вверх, его спина изогнулась дугой. Он едва дышал, с хрипом, на его лице застыла маска нестерпимой боли.
– Прежде, чем он умрет, - не унимался Лиф-итер, - мы должны дать ему корни.
– Приведи Аунду, - сказал Хьюман. Он повернулся к Мандачуве. Сейчас. Беги и скажи ей, что Майро умирает. Скажи ей, что калитка опечатана, а Майро на другой стороне за изгородью. Он умирает.
Мандачува бросился бежать и вскоре скрылся из виду.
Секретарь открыл дверь. Но пока не показалась Новинха, Эндер не почувствовал облегчения. Когда он послал за ней Элу, он был уверен, что она придет, но проходили долгие минуты ожидания, и он засомневался. Но не было необходимости в сомнениях. Она была именно такой женщиной, какой он предполагал. Он заметил ее развевающиеся волосы, и впервые с момента прибытия на Луситанию образ отчаявшейся девочки встал перед ним. Именно этот образ перевернул его жизнь менее двух недель назад, более двадцати лет.
Она выглядела напряженной и взволнованной, но Эндер знал, что ее нервозность вызвана недавним событием, и необходимостью посещения апартаментов епископа сразу после громогласного объявления ее грехов. Если Эла сказала о той угрозе, которая нависла над Майро, это тоже могло отразиться на ней. Но все это было преходящим; Эндер мог видеть это по ее лицу, по слабости движений, напряженности взгляда. Но в ней появилось и другое - зародившаяся надежда. Я приехал не обижать тебя, Новинха, я рад видеть, что моя речь принесла тебе нечто большее, чем стыд.