Говорят сталинские наркомы
Шрифт:
Чтобы как–то сгладить допущенную оплошность и дать понять, что Молотов лишь «озвучил» мысли вождя, 23 июня текст правительственного обращения был опубликован в газетах рядом с большой фотографией Сталина.
На второй день войны для руководства военными действиями решили образовать Ставку Главного Командования. В обсуждении этого вопроса Сталин принял живое участие. Договорились, что председателем Ставки станет нарком обороны маршал Тимошенко, а ее членами — Жуков, Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный и адмирал Кузнецов. При Ставке создали институт постоянных советников. Ими стали Ватутин, Вознесенский, Воронов, Кулик, Шапошников, Мерецков, Жигарев, Жданов, Мехлис, Микоян, Берия, Маленков и Каганович, всего 13 человек.
В этот же день, 23 июня, была образована
Вечером собрались у Сталина. Были тревожные сведения. С некоторыми военными округами не было никакой связи. На Украине же дела шли пока неплохо, там хорошо воевал Конев. Мы разошлись поздно ночью. Немного поспали утром. Потом каждый стал проверять свои дела, звонить друг другу, в Генштаб, каждый по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим, снаряжением, с транспортом и т. д. Так начались наши тяжелые военные будни».
С первого же дня Великой Отечественной войны Анастас Иванович понял, что она требует резкого изменения стиля работы, действенных оперативных решений, незамедлительного проведения их в жизнь и строжайшего контроля. Между тем поначалу некоторые члены Политбюро и правительства продолжали в прежнем довоенном ритме проводить длительные заседания с многочисленными выступлениями, растянутыми обсуждениями разных, в том числе и второстепенных, вопросов и т. п.
«Помню, ~ вспоминал Микоян, — как на третий или четвертый день войны утром мне позвонил Молотов и пригласил на какое–то важное хозяйственное совещание. В его кабинете собралось более 30 человек: наркомы, их заместители, партийные работники. Молотов произнес длинную речь и начались прения. Слово получил каждый или почти каждый из присутствующих, реглахмент при этом не соблюдался. Все порядком утомились, и наконец, часа через 3–4, совещание закончилось. Я сразу, как только участники совещания разошлись, обратился к Молотову: «Вячеслав! Разве можно так работать? Ведь началась война, обстановка требует и оперативных решений, и оперативных заседаний. А у тебя что получается?» Меня, кстати, поддержал и Берия, который тоже был на этом совещании. Молотов был явно недоволен таким замечанием.
Вообще о Молотове, — добавил Анастас Иванович, — наша пропаганда сотворила немало легенд и разных небылиц: о том, что он уж очень мудрый, справедливый, добрый. Тс, кто бывал в кабинете у Сталина, часто видели рядом с ним Молотова. Но, как правило, он сидел и молчал. Возможно, Сталин эту декорацию с присутствием Молотова делал для того, чтобы создать представление, что он никогда не решает важные вопросы один. Вот у него есть «правая рука», — его тень — Молотов, и он с ним постоянно советуется. Вообще же Вячеслав Михайлович — большой тугодум, лишенный чувства нового, смелой инициативы, и человек он к тому же весьма черствый и тщеславный», — подчеркнул Микоян.
Неоднократно Микоян отмечал и такую черту Молотова, как «твердокаменное упрямство», его было очень трудно переубедить. Вместе с тем Анастас Иванович однажды поправил меня, когда я высказался о позиции Молотова по поводу репрессий. Я рассказал Микояну о недавно состоявшейся встрече с бывшим наркомом авиационной промышленности СССР Алексеем Ивановичем Шаху- риным. Как сообщил мне Шахурин (он более 5 лет провел в лагерях и вернулся оттуда с больным сердцем), во время его беседы с Молотовым в подмосковном правительственном санатории последний всячески оправдывал и обосновывал незаконные репрессии, имевшие место в стране, и что–то доказать ему было невозможно. «Пытается, видимо, обелить себя перед историей. Вот и придумывает всякие оправдания черным делам «великого вождя»», — добавил я от себя. «Вы не правы, — тут же поправил меня Анастас Иванович. — Молотов всегда говорит, что думает, в чем глубоко убежден».
Но вернемся к ответам Микояна на мои расспросы о первых днях и последующих событиях военных лет.
«В течение 24 июня, —
Обстановка на фронте менялась буквально каждый час. Вопрос в эти дни стоял не как снабжать фронт, а как спасти в западных районах фронтовые запасы продовольствия, вооружения, боеприпасов и снаряжения. Потребовалось из прифронтовой полосы в предельно короткий срок и в невиданных масштабах перемещать в глубокий тыл миллионные массы людей, громадное количество промышленных предприятий, сельскохозяйственные ресурсы, продовольствие, различные материальные и культурные ценности…
Последующие четыре дня (25–28 июня) прошли в большой и напряженной работе. Достаточно сказать, что тогда мы рассмотрели и утвердили десятки решений по самым неотложным и очень важным военным и военно–хозяйственным вопросам. Было создано Советское бюро военно–политической пропаганды, обсуждены вопросы о режиме работы рабочих и служащих в военное время, о порядке назначения и выплаты пособий семьям военнослужащих рядового и младшего начальствующего состава в условиях войны, о вывозе и размещении людских континентов и ценного имущества и другие. Помимо напряженной работы в эти дни в Политбюро ЦК, Совнаркоме и Наркомате внешней торговли с 28 июня мне пришлось начать переговоры с прибывшей в Москву английской экономической миссией».
Говорят, что очень занятым людям надо доверять большие дела. Не всегда, разумеется, в жизни это оправдывается, но относительно моего собеседника можно сказать: решения Сталина загрузить его до предела оказались оправданными. Если перечислить все постоянные и временные должности, которые Анастас Иванович имел во время войны, можно только поразиться: как у него хватало времени, энергии и просто физических сил, чтобы справляться с этими тяжелыми и очень ответственными нагрузками. Причем, судя по многим документам и свидетельствам, он нигде не являлся почетным руководителем какого–нибудь комитета или подкомитета, совета или комиссии. Он везде, занимая тот или иной пост, умел находить и время, и возможности, чтобы глубоко вникать в суть проблем и принимать оперативные и действенные меры. К уже названным выше в начале войны прибавились такие важные поручения, как заместитель председателя Совета по эвакуации и председатель Комитета продовольственного и вещевого снабжения Красной Армии. Но и на этом не завершился перечень прежних и новых должностей Микояна.
Считаю уместным привести здесь из моих записей один рассказанный им эпизод. Речь идет об обстоятельствах создания Государственного Комитета Обороны.
«Вечером 29 июня, — вспоминал Анастас Иванович, — у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Всех интересовало положение на Западном фронте, в Белоруссии. Но подробных данных о положении на территории этой республики тогда еще не поступило. Известно было только, что связи с войсками Западного фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны маршалу Тимошенко. Однако тот ничего конкретного о положении на западном направлении сказать не смог.
Встревоженный таким ходом дела. Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой. В кабинете наркома были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование фронта, какая имеется с ним связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не удалось. Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т. д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для восстановления связи, никто не знает. Очевидно, только в этот момент Сталин по–настоящему понял всю серьезность просчетов в оценке возможности, времени и последствий нападения Германии и ее союзников.