Гойя, или Тяжкий путь познания

Фейхтвангер Лион

«Если б это совершилось, —Молвил он, — и там, в Сербере,На земле французской, в полнойБезопасности я мог быВидеть вас, донья Лусия,Справа от меня, а слева —Дона Пабло Олавиде,Уж тогда на самом делеВновь бы я поверил в бога».

12

Недели через три после этого к Гойе пришел Мигель.

— Радостное известие — Пабло Олавиде в безопасности. Дон Дьего перевез его через границу, — сообщил он.

Хотя Гойя

был всецело поглощен собой и своим счастьем, спасение Олавиде взволновало его. Но не меньше взволновало и бегство аббата. Он понимал, что дон Дьего вернется не скоро, если вернется вообще. Ему вспомнилось, как сам он, совсем еще юношей, принужден был бежать, потому что на него пало подозрение в убийстве. Он как сейчас видел исчезающую белую полоску Кадиса, ощущал жгучую боль от разлуки с Испанией. Бог весть, сколько она продлится. А ведь он тогда был молод, бежал от смертельной опасности, и даль манила его своими неведомыми чарами. Дон Дьего же немолод и свою привычную приятную жизнь он меняет на что-то совершенно неизвестное. Франсиско не представлял для себя сейчас ничего страшнее бегства. Мадрид, Сарагоса, двор, очередной бой быков, махи, Хосефа и дети, его дом, его карета и она, Каэтана, — покинуть все, нет, это просто немыслимо, на это он неспособен. Мигель сидел в своей излюбленной позе, положив ногу на ногу, и лицо его, белое, слегка напудренное, ясное, приветливое, было спокойно. И все же, воротясь из блужданий в прошлом и всматриваясь в него своим зорким взглядом, Гойя уловил на этом лице едва заметную тревогу.

— Граф Кабаррус давно уже настаивал, чтобы донья Лусия навестила его дочь мадам Тальен, — рассказывал дон Мигель с деланной беззаботностью. — Они старые приятельницы. А теперь, кстати, и Олавиде и аббат в Париже, и потому он, Мигель, принял приглашение, при помощи своей влиятельной в политических кругах подруги донье Лусии и обоим друзьям, без сомнения, удастся многого добиться.

Гойя был поражен. Потом постепенно начал понимать что к чему. Ему стало жаль друга. Ведь тот подобрал Лусию из грязи и превратил задорную потаскушку в одну из первых дам города. Бедный Мигель! И с каким рыцарством он покрывает, выгораживает ее.

Впрочем, Гойя не ожидал, что она способна на такую страсть. Если бы она побежала за каким-нибудь фертом, вроде маркиза де Сан-Адриан, или за другим таким же вертлявым аристократишкой — это еще было бы понятно. Но за аббатом, за стареющим, обрюзгшим мужчиной без денег, без титулов! И какой жалкий вид будет он иметь в Париже: беглый чиновник инквизиции, пустившийся в авантюры. Непостижимый народ — женщины! Все до единой!

Вечером сеньор Бермудес сидел один у себя в кабинете, просматривая заметки для своего обширного Словаря художников. Он надеялся, что это отвлечет его. Но его тянуло прочь от любимых манускриптов, тянуло к портрету Лусии.

Франсиско верно угадал. Правда была в мерцающем свете картины и в том лукавом, неуловимо двусмысленном, что скрывалось под маской светской дамы. Тут нечего искать четкости линий и ясности, тут все беспорядок — внешний и внутренний. А он, глупец, думал приручить своенравную маху. И всегда-то он себя переоценивал. Запоздалый, неисправимый гуманист, Дон-Кихот, он верил, что разум обладает властью и что мыслителям дано одолеть глупость толпы.

Безумная самонадеянность! Разум навеки обречен на бессилие, на прозябание в холодном и скудном одиночестве.

Ему припомнилось, как однажды вечером они беседовали с Олавиде. Тот размечтался, что он изгонит со Сьерра-Морены диких зверей и превратит пустыню в плодородный край. Года два-три казалось, что его опыт будет успешным, но расплачиваться ему пришлось крушением собственной жизни, и тот горный край снова становится пустыней. Та же участь постигла и его, Мигеля. Никогда не удастся деятелям просвещения искоренить в человеке все грубое, дикое, жестокое, превратить варваров в цивилизованных людей.

Впервые он ощутил тщету своих усилий, когда увидел облаченного в позорную рубаху Олавиде на помосте в церкви Сан-Доминго. Победа дается на короткий срок, а потом в людях опять берет верх звериное начало. Всего на два года удалось силам разума во

Франции вывести на свет божий народные массы, а потом еще пуще разбушевались дикие, разнузданные силы и наступила ночь, чернее прежней.

«Чистота, надежда, ясностьСуществуют лишь в искусстве.Впрочем, не всегда. Ведь Менгсы,Байеу и кто им подобенПлосковаты. Их картиныЧересчур манерны. ЛживыЛинии рисунка. ЛюдиВыдуманы. Все в них мутно,Глухо и темно», — так думалДон Мигель, и неуютноДелалось ему от мысли,Что он всем чужой: Лусии,Даже Гойе. В них таитсяСтолько дикого, слепогоИ враждебного… И долгоНа портрет Лусии, ГойейНарисованный, смотрел он.А на сердце было пусто,Холодно и одиноко.

13

Великий инквизитор Лоренсана, этот почетный старец, доходил до белого каления, когда вспоминал, как открыто и нагло Мануэль Годой, ничтожество из ничтожеств, приказал ему послать еретика на воды, чтобы подручным министра удобнее было переправить его за границу, а тем более, когда он мысленно повторял свой разговор на латинском языке с отщепенцем аббатом. Ни разу за время существования святейшей инквизиции ей не был брошен такой дерзкий вызов.

Ближайшие друзья и советчики Великого инквизитора — архиепископ Гранадский Деспиг и епископ Осмский — настаивали на решительных мерах. Если инквизиция оставит безнаказанным неслыханное преступление дона Мануэля, тогда дело ее навеки проиграно. Они требовали, чтобы Великий инквизитор немедленно арестовал дерзкого еретика и заставил держать ответ перед священным судилищем. Вся Испания будет ему за это признательна.

Сам Лоренсана только этого и ждал. Но он боялся, что Мария-Луиза так просто не отдаст своего любовника. Ему было ясно, что, арестовав дона Мануэля, он вступит в такую борьбу с королевской властью, какой инквизиции еще не доводилось вести. И, тем не менее, он в конце концов согласился начать дело против первого министра, но при одном условии: если святой отец открыто это одобрит.

Архиепископ Деспиг обратился к своему приятелю в Риме, кардиналу Винченти. А тот растолковал папе, в какое трудное положение поставлен Великий инквизитор. Папе Пию VI и самому приходилось нелегко. Генерал Бонапарт вторгся в его владения и грозил взять его в плен. Но папа был из тех, в ком угрозы только разжигают воинственный пыл, и Лоренсане он дал совет в таком же духе. Кардиналу Винченти было поручено ответить по пунктам на запрос кардинала-архиепископа Деспига, с тем чтобы архиепископ передал мнение папы Великому инквизитору. Преступления так называемого Князя мира вопиют к небу, гласило это послание, написанное по-латыни; стыд и позор, что такой человек состоит в первых советчиках католического короля. Ввиду этого святой отец одобряет намерения господина Великого инквизитора. Положив конец нечестивым деяниям вышеназванного Мануэля Годоя, Лоренсана избавит не только Испанию, но и наместника Христова от злокозненного врага.

Но вышло так, что курьер, которому надлежало доставить послание Ватикана в Севилью, был поблизости от Генуи перехвачен солдатами генерала Наполеона Бонапарта. Генерал прочел послание. Не будучи очень силен в латыни, он все-таки сразу понял, что Великий инквизитор, при поддержке папы, затевает заговор против Князя мира. Молодой французский генерал симпатизировал молодому испанскому министру, сделавшему такую же сказочную карьеру, как и он сам. Кроме того, ему важно было ускорить затянувшиеся переговоры о франко-испанском союзе. Он велел снять копию с папского послания и с дружеским приветом отправил ее Мануэлю, сообщив при этом, что само послание будет доставлено по назначению лишь через три недели.