Грабеж
Шрифт:
– Ну, тут,- говорю,- дяденька, я от вас скрывать не хочу,- здесь и есть самая опасность.
Дядя замер - уж и святым не молится.
– Идите,- говорю,- теперь вы, дяденька, вперед.
– Зачем же,- шепчет,- вперед?
– Впереди безопаснее.
– А отчего безопаснее?
– Оттого, что если подлет на вас налетит, то вы сейчас на меня взад подадитесь, а я вас тогда поддержу, а его съезжу. А сзади мне вас не видно: подлет вам, может, рукою или скользкою мочалкою рот захватит,-
– Нет, ты не иди... А какие же у них есть мочалки?
– Скользкие такие. Женки их из-под бань собирают и им приносят рты затыкать, чтобы голосу не было.
Вижу, дядя все это разговаривает, потому что впереди идти боится.
– Я,- говорит,- впереди идти опасаюсь, потому что он может меня по лбу гирей стукнуть, а ты тогда и заступиться не успеешь.
– Ну, а позади вам еще страшнее, потому что он может вас в затылок свайкой свиснуть.
– Какой свайкой?
– Что же это вы спрашиваете: разве вам неизвестно, что такое свайка?
– Нет, я знаю: свайка для игры делается - железная, вострая...
– Да, вострая.
– С круглой головкой?
– Да, фунта в три, в четыре, головка шариком.
– У нас в Ельце на это носят кистени; но чтобы свайкой - я это в первый раз слышу.
– А у нас в Орле первая самая любимая мода - по голове свайкой. Так череп и треснет.
– Однако пойдем лучше рядом под ручки.
– Тесно вдвоем между барками.
– А как это... свайкой-то, в самом деле!.. Лучше как-нибудь тискаться будем.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Но только мы взялись под локотки и по этим коридорчикам между барок тискаться начали,- слышим, и тот, задний, опять от нас не отстал, опять он сзади за нами лезет.
– Скажи, пожалуй,- говорит дядя,- ведь это, значит, не мясник был?
Я только плечами двинул и прислушиваюсь...
Шуршит, слышно, как боками лезет и вот-вот сейчас меня рукою сзади схватит... А с горы, слышно, еще другой бежит... Ну, видимо дело, подлеты,надо уходить. Рванулись мы вперед, да нельзя скоро идти, потому что и темно, и тесно, и ледышки торчком стоят, а этот ближний подлет совсем уж за моими плечами... дышит.
Я говорю дяде:
– Все равно нельзя миновать - оборотимся.
Думал так, что либо пусть он мимо нас пройдет, либо уж лучше его самому кулаком с пятаками в лицо встретить, чем он сзади стукнет. Но только что мы к нему передом оборотились,- он как пригнется, бездельник, да как кот между нас шарк!..
Мы оба с дядей так с ног долой и срезались.
Дядя кричит мне:
– Лови, лови, Мишутка! Он с меня бобровый картуз сорвал. А я ничего не вижу, но про часы вспомнил, и хвать себя за часы. А вообразите, моих часов уже нет... Сорвал, бестия!
– С меня с самого,- отвечаю,- часы сняты!
И
– Отдавай часы!
Он хоть бы слово в ответ; но зубами меня, подлец, за руку тяпнул.
– Ах ты, собака!
– говорю.- Ишь как кусается!
– И треснул его хорошенько во-усысе да обшлагом рукава ему рот заткнул, а другою рукою прямо к нему за пазуху и сразу часы нашел и вытащил.
Тут же сейчас и дядя подскочил:
– Держи его, держи,- говорит,- я его разутюжу.
И начали мы его утюжить и по-елецки и по-орловски. Жестоко его отколошматили, до того, что он только вырвался от нас, так и не вскрикнул, а словно заяц ударился; и только уж когда за Плаутин колодец забежал, так оттуда закричал "караул"; и сейчас же опять кто-то другой по ту сторону, на горе, закричал "караул".
– Каковы разбойники!
– говорит дядя.- Сами людей грабят, и сами еще на обе стороны "караул" кричат!.. Ты часы у него отнял?
– Отнял.
– А что же ты мой картуз не отнял?
– У меня,-отвечаю,- про ваш картуз совсем из головы вышло.
– А вот мне теперь холодно. У меня плешь.
– Наденьте мою шапку.
– Не хочу я твоей. Мой картуз у Фалеева пятьдесят рублей дан.
– Все равно,- говорю,- теперь не видно.
– А ты же как?
– Я так, в простых волосах дойду. Да уж и близко - сейчас за угол завернуть, и наш дом будет.
Моя шапка, однако, вышла дяде мала. Он вынул из кармана носовой платок и платком повязался.
Так домой и прибежали.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Маменька с тетенькой еще не ложились спать: обе чулки вязали - нас дожидались. И как увидали, что дядя вошел весь в снегу вывален и по-бабьему носовым платком на голове повязан, так обе разом ахнули и заговорили:
– Господи! что это такое!.. Где же зимний картуз, который на вас был?
– Прощай, брат, мой зимний картуз!.. Нет его,- отвечает дядя.
– Владычица наша Пресвятая Богородица! Где же он делся?
– Ваши орловские подлеты на льду сняли.
– То-то мы слышали, как вы "караул" кричали. Я и говорила сестрице: "Вышли трепачей - я будто невинный Мишин голос слышу".
– Да! Пока бы твои трепачи проснулись да вышли - от нас бы и звания не осталось... Нет, это не мы "караул" кричали, а воры; а мы сами себя оборонили.
Маменька с тетенькой вскипели.
– Как? Неужели и Миша силой усиливался?
– Да Миша-то и все главное дело сделал - он только вот мою шапку упустил, а зато часы отнял.
Маменька, вижу, и рады, что я так поправился, но говорят: