Град на холме
Шрифт:
Дождевая влага струилась по лицу господина народа. Пришедший в себя Суул смотрел на темнеющую Гиву.
«Интересно», – сказал я про себя, оценивая прочитанный фрагмент текста.
В нём кое-что изменилось. Теперь Суул был представлен по-другому. Он уже не казался источником зла, а, скорее, выглядел жертвой. Жертвой долга и обстоятельств. Странно.
К чему клонил Эрасмуссен? Если в самом начале власть рисовалась как зло само по себе, то теперь появился намёк, что её можно изменить к лучшему. Если так, то это идёт вразрез с версией об оголтелом анархизме. Значит, Эрасмуссен
Интересно то, что парень пытался протащить в свою библию откровенное двоебожие: у пророка Самаэла обнаружился конкурент, живший в Эн-Доре. В таком случае материал Эрасмуссена не христианский. Это язычество, замаскированное под христианство.
Впрочем… у меня уже возникало похожее ощущение, когда я знакомился с сокращённым вариантом современной Библии. Она сама выглядела странновато. Будто в Ветхом завете описывается один Бог, ревнивый, жестокий, непонятный, скрывающийся во мгле, а в Новом завете – совершенно другой, милосердный и понятный, принявший образ человека.
Итак, из текста пока следовало два вывода. Первое. Он имел, скорее, языческую направленность. Второе. Всё вертится вокруг вопроса о власти. Это более-менее соответствует версии о том, что Эрасмуссен мог вести дела с политически активными неоязычниками. Может, парень хотел создать собственную секту? Или секту под чей-то заказ?
Нужно было выбираться из клиники «МаКо». Пусть адаптация организма не завершилась, но не сидеть же тут, потакая капризам организма.
Я огляделся: всё тот же длинный больничный коридор, в стенах которого угадывались силуэты дверей. Позади что-то приглушённо хлопнуло. Надо полагать, дверь. Я поднялся, сложил книги Эрасмуссена в карман плаща и двинулся в поисках выхода… Налево? Пускай, налево. Выхода не было видно ни сзади, ни спереди.
«Да что ж такое?» – Я вертел головой по сторонам. Единственная человеческая фигурка, показавшаяся в конце однотонного коридора, нырнула в неприметную дверь.
Даже спросить не у кого. Не к болвану же возвращаться.
«Хотя нет. Вот табличка», – удалось разглядеть надпись слабого серого цвета. Лифт?..
Это похоже на затухающие колебания, в конце которых возвращаешься в норму. Нервишки силятся вспомнить, как нужно ощущать мир трёхмерного пространства. Коридор постепенно превращался в обыкновенный, со множеством мелких деталей, которые не были прежде видны. Те же дверные ручки, например. Поручни для больных, кому трудно передвигаться. Бледная керамическая плитка на стенах. Показались и зеленоватые лампы, встроенные в потолок.
Рядом открылись двери лифта. Из него вышли двое медиков в белых халатах и масках, лишь мельком посмотревшие на меня.
– В следующий раз не забудьте сменную обувь, – гнусаво протянул один, едва повернув голову через плечо.
– Или бахилы, – добавила белая спина второго.
– Конечно. Простите.
Медики направились дальше по коридору, а я продолжал смотреть им вслед. Двери лифта дёрнулись, но мне удалось проскочить внутрь. Кабинка не двигалась, пока я раздумывал, куда ехать. На серую металлическую стену проецировалась голограмма, отражавшая схему здания. Я почти выбрал нужную точку, как двери вновь распахнулись. Внутрь вошёл врач в белом халате и маске.
– Это ещё вы?
– М-м… подскажите, где…
– Выход?
Я кивнул. Сознаваться,
– Центральный или гараж?
Двери закрылись, а мы так и не трогались с места.
– Ладно. Пока думаете, вызову свой этаж, – он ткнул пальцем в светящуюся точку голограммы.
Вначале мы спускались секунд десять. Потом кабинка остановилась, и мы поехали в сторону, по горизонтальной шахте. Чуть дольше. Лифт замер, и направление движения опять изменилось. Мы молчали, пока кабинка плутала по невидимому лабиринту.
Затем она неожиданно встала, и окрылись двери. Врач загородил просвет:
– Ну как? Надумали?
– Центральный… Давайте, туда.
Врач хмыкнул и, не говоря ни слова, ткнул в голограмму. Причём так быстро, что было непонятно, куда именно. Он выскользнул из лифта за мгновение до того, как двери закрылись.
– Спасибо! – крикнул я вслед белому халату. Кто знает, вдруг, ещё пересечёмся.
Снаружи тоже послышался неопределённый звук. Надо полагать, ответное «не за что». Кабинка поехала. Казалось, лифт повторяет путь сюда. Вначале назад, потом в сторону и наверх… Но нет. Ещё немного по горизонтали и вниз. Кабинка остановилась, и двери открылись. Я только шагнул вперед, как путь преградила женщина в белом халате, снимавшая маску с лица. Она посмотрела на меня, на голограмму и усмехнулась:
– Вам дальше.
– Да? – я отступил назад. – Спасибо.
Она ткнула в две точки голограммы:
– Отниму немного времени. Чуть-чуть.
– Конечно… Доктор.
Она встала рядом, подавив смешок под вновь надетой маской. Мне было видно только смутное отражение её лица на металлической поверхности двери. Мы проехали вверх секунд десять. Остановились, и она вышла.
– А-а…
– Ничего не трогайте! – бросила она. – Лифт приедет куда надо.
– Хорошо, – произнёс я в закрывшиеся двери, и меня вновь повезла машина.
Моё отражение также выглядело озадаченным. Двойник, маячивший напротив, в течение извилистого пути смотрел по сторонам: на глухие стены, потолок и пол. Везде видя кого-то похожего на себя, искоса поглядывающего куда придётся.
Наконец, нас привезли. По мере того как двери расходились в стороны, мне открывалась обнадёживающая картина: огромные прозрачные панели во весь холл, за которыми мерцал город. Не Гива, слава Богу. А родной Париж-3.
Снаружи вновь шёл дождь. На большие стёкла холла ложились извилистые струи воды, разноцветные пятна огней, блики. Там смешивалось всё: город и его отражения, вода, а через какое-то время там показалась подступающая фигура… Я. Потоки воды деформировали изображение и размывали контуры. Предметы и силуэты будто лишились чётких границ. Одно переходило в другое. Небоскрёбы, мосты, силуэт человека в плаще, сигнальные маяки, пятна света.
Ночной город. Верхний ярус. Выше некуда – здания под настоящим темнеющим небом. Я даже не заметил, как пошёл навстречу ему. Передо мной раскрывалось влажное, сверкающее, глубокое пространство. Чистый воздух. В нём достаточно темноты, чтобы стать незаметным, и достаточно огней, чтобы не потеряться в сумраке.
На верхнем ярусе дождь природный, прохладный. Чистый. Кислот и остальной химии вода нахватается по мере прохождения через слои пирога Парижа-3. Тут самая прозрачная вода, с неба, ещё не коснувшаяся города.