Град огненный
Шрифт:
— Когда ты вернешься в Улей, что ты сможешь сделать для меня? — повторяет она.
— Я не вернусь туда, — еле слышно отвечаю я.
Губы не слушаются. Все тело неповоротливо, ожоги стягивают кожу, словно панцирь. Удивительно, как я не ослеп, подобно Нанне. Удивительно, как я вообще выжил.
Ведьма смеется, но смех ее печален.
— О, ты вернешься! — говорит она и гладит меня по щеке — аккуратно, стараясь не разбередить свежие раны. — Ты всегда возвращаешься.
Я смотрю мимо нее. Я мог бы дать жизнь новой Королеве. Но ведьма ошиблась, когда говорила, что моя сестра
— Я не вернусь, — повторяю. — Я предал Устав. Меня убьют. Королева мертва. У меня больше нет дома.
Опускаю веки. С еловых ветвей падают стеклянные капли, разбиваются о наст. Далекий звон наполняет уши, и сквозь него слышится печальный, уставший голос Нанны:
— Все когда-нибудь проходит. И это пройдет тоже. И наступит новый день и новая весна. И когда это случится, обещай мне… обещай уйти навсегда? И никогда больше не возвращаться.
Где-то глубоко под ребрами начинает разворачиваться серпантинная лента пламени. Сердце замирает, немеют пальцы и губы — стервенеющий жар выедает изнутри.
— Я устала, — продолжает она говорить голосом тихим и текучим, как вода. — Я ждала так долго, что успела состариться душою. Я отдавала тепло так долго, что выстыла изнутри, как брошенная изба. Я так долго всматривалась в тебя… Но бездна твоя глубока, и дна не видно. И я боюсь потеряться во мраке. А теперь пришло время перемен. Их, как зерна, принесли с собой весенние ветры, и проронили в почву. И дожди напитают их, и они прорастут травою, и ты вместе с ними окрепнешь тоже. Так дай прорасти и мне?
Она гладит меня по голове, по рукам. Наклоняется и целует в обожженные веки. Но я не ощущаю ничего, кроме боли. И проваливаюсь в беспамятство, а потому не отвечаю ей.
Уже потом я часто говорил себе, что ничего не чувствовал. Что броня, наращенная за предыдущие годы и проявившаяся с новым перерождением, окончательно оградила меня от любого внешнего воздействия. Что дух окреп тоже, и мужество ни на секунду не покидало меня.
Но это было ложью…
Нанна…
Я никогда больше не произнесу этого имени вслух. Моя первая женщина и моя единственная любовь. Любовь ли? Я не знаю, что вкладывают в это слово люди. Я не знаю, насколько соответствует ему то, что связывало нас. И не хочу анализировать сейчас. Достаточно того, что мы нуждались друг в друге.
Она — ведьма.
И я — чудовище.
Оба — калеки. Оба — изгои.
В действительности ли она сказала мне те страшные слова или это было очередной галлюцинацией, забавой агонизирующего мозга? Конечно, я не выполнил ни одного своего обещания. И наша связь была болезненной и долгой. Но именно тогда, балансируя на грани жизни и смерти, я ощутил раскол.
Весенняя оттепель взломала лед, и в разломе глянцево блеснула вода — еще холодная и черная, выстуженная за долгую зиму. И я заглянул в нее и не увидел дна, а только неизмеримо глубокую бездну, и у бездны было мое лицо. Тогда я ощутил страх — впервые за долгое время.
Это было время крушения нашего холодного мира. Время ледохода.
Именно поэтому я не люблю весну.
Черные ветви деревьев ввергают меня
Весна — время кардинальных перемен. А я говорил, что любая перемена — болезненна?
Похмелье не отпускает до самого вечера.
Я сплю еще пару часов — будто медведь с особым, весенним видом спячки. В этот раз сны мне не снятся, и я стараюсь не вспоминать прошлого и не думать о ней…
Зато мои записи прекрасно убивают время и прочищают мозги. Мне нравится писать, и я стараюсь — буквы выходят ровными, подтянутыми, как солдаты на построении. Это похоже на трудотерапию в реабилитационном центре — рассортировать саженцы, перебрать ягоды, выбелить деревья, покрасить забор. Монотонная работа, отвлекающая от дурных мыслей, занимающая руки, более привычные к драке и стрельбе, чем к кропотливому труду. Я даже горжусь навыками, приобретенными в реабилитационном центре.
У людей бытует поговорка: мужчина за свою жизнь должен сделать три дела — построить дом, посадить дерево и вырастить сына.
Дом, не дом — а мастерить немудреные скамьи и перекрывать крышу я научился неплохо. Одна из скамеек стоит на аллее возле центра — аллея тоже высажена васпами. Мое дерево — молоденький клен, вроде того, что растет в сквере с фонтаном.
С сыном — куда сложнее.
Васпы — бесплодны.
Это побочный эффект перерождения. А, может, запланированный этап в эксперименте, благодаря которому васпы появились как таковые. Мы — не просто осы. Мы идеальные воины. Машины для убийства. Солдаты-смертники, чья высшая цель — погибнуть, защищая своего хозяина или свое божество. Мы не должны задаваться вопросом продолжения рода — все это забота Королевы-матки. И только благодаря ее яду из человеческого ребенка мог получиться монстр.
Королевы больше нет. Мы — вымирающая раса. Последние васпы в мире.
Торий говорит, что это очень грустно — ощущать себя последним из рода.
Ученые говорят, что можно попробовать восстановить репродуктивную функцию.
Си-Вай говорит, что можно продолжить опыты и вывести новых васпов искусственным путем.
Я сказал сразу после Перехода и говорю это сейчас: не надо.
Для нас это счастье — ощущать себя последними. Это большое облегчение — просыпаться и знать, что больше не будет исковерканных судеб. Что со смертью последнего из нас исчезнет и весь проклятый род. Мы станем полноценным мифом — каким и должны быть всегда.
Мы — монстры, которым дали шанс достойно прожить остаток жизни. И исчезнуть.
Я часто думаю: что даст искусственное выведение васпов?
Даже если не будет принятого в Ульях воспитания и пыток, все равно под угрозой окажутся многие жизни и здоровье людей. Я не хочу этого. Я больше не хочу экспериментов: ни над кем, ни ради любой из благих целей. Никакая выносливость, никакая сила, никакое чудесное заживление ран не изменяют факта, что ты, по сути, являешься нелюдем. Да и кто поручится, что эксперимент снова не выйдет из-под контроля, как это уже случалось не раз?