Град огненный
Шрифт:
— Хорошо. Пусть так. Но сначала мне надо попасть в квартиру Пола. Ты все еще со мной?
И пытливо смотрю на Тория. Когда-то я точно также просил его о помощи. А он отказал мне. Тогда я сломал ему ребра. Это не то, что можно легко забыть и простить. Но воспоминания о прошлом не беспокоят его. По крайней мере, не так сильно, как меня. Поэтому он улыбается добродушно и отвечает:
— Конечно. Если за тобой не присматривать — не напасешься ни спирта, ни стульев, ни телевизоров.
Буря
Но почему-то я чувствую себя спокойно.
Когда за окном непогода — желающих шпионить за твоим домом нет.
8 апреля, вторник
Пять утра.
Просыпаюсь от страшного треска за окном. Встаю, чтобы посмотреть: оказывается, бурей сорвало верхушку старого тополя. Ветки чудом не задели провода и теперь лежат поперек двора, стиснутого кирпичными коробками домов. Костью белеет обломанный ствол.
Столько зим пережил он, столько бурь прошло мимо, но не сломило его. Почему же теперь? Может, потому, что окрепнув и возмужав, он потерял кое-что еще — качество, что присуще лишь молодым? Потерял гибкость?
Буря, разразившаяся над Ульями, сломала самых стойких и смелых. Жить как прежде больше не представлялось возможным. Но мы слишком закоснели в своих привычках, и не желали в этом признаться.
Не желал и я.
Сейчас я наблюдаю, как ручейки сбегают по карнизам. Оконное стекло идет рябью, мир плывет перед глазами, и вместо знакомого двора я вижу сырые стены каземата, а в шум ливня вплетается больной шепот:
— Это невозможно… пойми, невозможно сделать то, что ты требуешь! Я не повторю прошлых ошибок… ни я, ни кто-то другой не станет создавать для тебя армию монстров. Даже если ты найдешь того, кто сломается… кто струсит… даже тогда люди перебьют вас раньше…
Я наношу жесткий удар по почкам. Торий дергается, захлебывается слюной. От него пахнет болезнью и потом. Лицо — сплошная гематома, два ребра сломаны, руки кровоточат после пытки иглами. Но он все равно не ломается. Не ломается, этот жалкий книжный червь, которого я так ненавижу и который имел глупость сунуться в сердце Дара — для чего на этот раз?
— Мы оба платим за свои ошибки, — продолжает говорить он в бреду, и я чувствую жар, исходящий от его тела — Торий попал в мои руки уже изможденный, уже заболевший. Пришел один и без оружия — через тайгу и болота. Прямо в логово хищника. Такой глупый и нелогичный, такой человеческий поступок.
— Подумай, — хрипит он. — Сколькими васпами ты готов пожертвовать во имя своей мести? Сотней? Тысячей?.. Несколькими тысячами? — он сплевывает кровавую слюну, смотрит на меня через щелки заплывших век. — Так сколько?
— Неважно, — равнодушно отзываюсь я. — Мертвым ничего не важно.
Мой голос безжизнен и глух. Мое сердце бьется ровно, будто оно механическое. Я и есть — механизм. Мертвец, продолжающий
— Это… можно изменить, — шепчет Торий. — Однажды вас обрекли на смерть… теперь я предлагаю жизнь.
Его слова шурупами ввинчиваются в виски. Я морщусь. Бью снова. В селезенку. В почки. В лицо. Под ребра. Но не чувствую ничего. Ни опьянения, ни радости — лишь пронизывающий холод, лишь пустоту и тоску под сердцем, которое все также ровно отсчитывает секунды моего бытия.
Я — мертв. И, возможно, Торий умрет тоже. Он мог бы дать мне армию послушных солдат — но предпочитает бормотать свою идеалистическую чушь, чем крайне раздражает меня. И я оставляю его в покое — истерзанного, истощенного и больного. Ближе к вечеру ему дадут горячий отвар — так он продержится еще одну ночь, а завтра я пущу в ход костедробилку. Возможно, тогда он будет посговорчивее.
Я знаю, зачем Торий вернулся в Дар. Здесь, на границе, люди развернули базу. Отсюда они ведут зачистку территории, выдавливают нас с этих земель, как паразитов. Сюда свозят пленных, чтобы возобновить опыты.
Торий говорит, что так дальше продолжаться не может. Он говорит, что многие ученые, задействованные в проекте, осознали: васпы — не насекомые и не безмозглые существа. У них тоже есть разум, они не сами выбирали такую судьбу. Торий видел, что делают с пленными васпами, и во что они превращаются потом. У меня нет причин не верить: я знаю, я сам был подопытным зверем. Торий говорит, что все можно изменить, и именно поэтому вернулся в Дар.
Ему не повезло лишь в том, что еще раньше туда вернулся я.
"Ты всегда возвращаешься", — сказала Нанна и была права. А куда мне было идти?
Улей — мой дом. Васпы — моя семья. Я предал их однажды, но предательство было во благо (так я тогда думал). Если бы задуманное осуществилось — осы, а не люди, стали бы хозяевами планеты. А кто мы теперь? Горстка затравленных хищников, обосновавшихся в последнем уцелевшем Улье рядом с северной границей Дара.
Немудрено, что свалившийся на мою голову старый знакомец показался небесной манной. Немудрено, что я так разозлился, когда понял, что его планы кардинально отличаются от моих. И я не верил ему. Но кое-кто поверил.
Помню тот вечер, промозглый и сырой. После затяжной весны лето удалось коротким и дождливым. Сквозь трещины Улья проступает влага, нижние ярусы вечно затоплены паводком. В таких условиях человеку легко подхватить пневмонию, а двое суток избиений и пыток усугубляет ситуацию. Именно об этом приходит поговорить со мной офицер Пол.
Он стоит в дверях, скрестив на груди руки и опершись плечом о притолоку. Квадратная челюсть лениво двигается туда-сюда, перегоняя из одного угла рта в другой длинную сосновую иголку.