Град Петра
Шрифт:
Откладывать неизбежное больше нельзя. Снова собрались военачальники в хатке, занятой царём. Пётр почти не слушал их — он нетерпеливо повелевал. Армия перешла Ворсклу, расположилась в боевой порядок. Зашевелились, повернулись фронтом и шведы. Раненый Карл, привстав на носилках, звал гвардейцев служить ему верно, как всегда. Не Швеции — лично ему, вдохновлённому всевышним. Призрак же Карла прежнего, победившего под Нарвой, отступал и являлся вновь перед царём, перед начальниками и солдатами, и все вели сокровенную с ним борьбу. Он был осязаемо близко, когда Пётр напутствовал армию в канун
«Ведало бы российское воинство, что оный час пришёл, который всего отечества состояние положил на руках их: или пропасть весьма, или в лучший вид отродитися России...»
Карла же ни боль в забинтованной ноге, ни предостережения соратников не лишили апломба. Он приглашал свою свиту на обед в царский шатёр.
— Будут отличные кушанья.
Сулил торжественный въезд в Москву и уже назначил коменданта ей — генерала Шпарра.
Баталия разгорелась утром 27 июня и длилась всего два с половиной часа. Исход наступил стремительно, ошеломив победителей и побеждённых. Карл не чуял своей обречённости, Пётр не сознавал в полной мере созревшей русской силы.
«Доносим вам о зело превеликой и неначаемой виктории», — писал Пётр сразу после боя. «Неначаемой» — то есть дивной, превзошедшей всяческие надежды. Одно это слово свидетельствует, как трудно было решиться, бросить жребий. И как радостно Петру теперь.
Ещё неизвестно, где Карл, «с нами или с отцами нашими», но царь спешит поделиться с близкими. Перо от волнения дрожит, строки — волнами. «Одним словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побиты...» Вот уже закончено письмо, Пётр спохватывается — надо отдать должное тем, кто решил исход сражения. Оп вставляет, что виктория получена «через неописанную храбрость наших солдат».
В числе первых раскроет пакет Ромодановский, «князь-кесарь» весёлых застольев, — ему же просьба «доносителя сих писем взыскать рангом генерал-майора», отнюдь не шуточным. Обычай древнейший велит награждать гонца, доставившего счастливую новость. Из царской родни извещенья удостоены Наталья и наследник — к последнему Пётр обращается сухо, односложно: «Зоон!» Екатерине — цидула особая, короткая, с нежностью, — подробности после, «сами от нас услышите».
В сумке нарочного, поскакавшего в Москву, ещё четыре-пять пакетов. Пожалуй, и довольно, писарям ночь не спать — вести реестр пленным и трофеям. В Петербург отправлены две копии: Кикину и генерал-адмиралу Апраксину, начальнику на флоте и в городе старшему.
В конце рукой Петра приписка:
«Ныне уже совершенной камень во основание Санкт-Петербурху положен».
Весть понеслась за рубежи, к послам России, от них к монархам, подхвачена газетчиками. Сенсация ошеломительная... Но король Пруссии, хоть и сочувствует Петру, печатать запрещает. Слишком уж невероятно... Проворнейшая «Газетт де Франс», имеющая корреспондентов в десятке столиц, упорнее всех в недоверии.
«Армия царя по слухам разбита».
«Карл взял приступом Полтаву... Письма из Могилёва говорят, что на Украине не было решающего сражения, только мелкие стычки».
«Новости из Кракова о полном разгроме шведской армии заслуживают мало доверия...»
«В Дрездене отпечатано письмо царя с описанием
«Публикуются подробности битвы, которым можно было бы верить, если бы не другие известия, которые дают повод сомневаться».
Лишь 7 сентября газета скупо, как бы сквозь зубы, привела подробности и прибавила:
«Теперь в этом сомневаются лишь немногие».
Призрак непобедимого шведа гаснет в Европе медленно. Париж, Копенгаген, Дрезден ещё не пришли в себя от удивления. Последствия полтавской виктории ещё не обозначились.
Пусть писака выговорится... Гарлей положил перед собой пачку табачных листьев и начал методично крошить. Обычай готовить курево собственноручно, из душистого «бразильца», вошёл недавно в моду.
Дефо ликовал.
— Кто был прав, ваша честь? Если я не пророк, то кто же? Жаль, мы не заключили пари. Вы лишились бы отличной лошади или... или...
— Не воображайте, — оборвал Гарлей смеясь.
— Да, вы уклонились... Это не дальновидность, ваша честь, а попросту осторожность. Уж вы простите! Вы не поставили бы на Карла.
— Моих читателей я подготовил. Я мог бы даже предсказать, что Карл удерёт к султану. Но это не конец войны. Сумасшедший король скорее умрёт, чем признает себя побеждённым. Сестра его Ульрика — фрукт с той же ветки. Сущая валькирия, как сказал мой знакомый.
— Опять ваш таинственный швед... Ну, валяйте! Что же будет дальше?
— Упрямец поплатится. Ему жаль было уступить Петербург, так теперь он потеряет ещё две-три гавани. Где? Например, Ригу... Море там, кстати, слабо замерзает. Наши тори завопят ещё громче — им же мерещится крах нашей коммерции. Злой русский медведь задушит её... Понятно, мы не полезем против России, пока не развяжемся с французами, но после — кто знает? Это уж вам виднее, ваша честь, как поступит правительство её величества.
— Нет, нет, вы пророк, — засмеялся Гарлей. — Но согласитесь, победитель внушает страх. У него обычно разыгрывается аппетит.
— Не отрицаю. Важно судить без предвзятостей.
Писака неисправим. Убрать подозрения, страхи — и порох станет ненужным. Политика, основанная на разуме, на точном знании, устранит войны... Не дурно бы... Государственный секретарь снисходительно кивает. Хотелось бы верить в людской разум...
— Вы можете успокоить парламент, — сказал Дефо. — Нам нечего бояться русского флота. Линейных кораблей — ни одного... Далеко в море царь не уйдёт.
— Сегодня — да. А завтра?
Оба понизили голос, хотя дубовая дверь, обитая войлоком, закрыта плотно. Слуга отправлен спать. Разговор узкослужебный идёт теперь в кабинете Гарлея за табаком, за кружками пива.
— Что там у них, на новой верфи, в Петербурге? Ведь для царя флот — самое важное.
— И для нас, — улыбнулся Дефо.
— Где чертёжник? Удрал к своим?
— Ничего подобного. Ловкач же ой! Вуд, впрочем, помог ему... Так вот, швед изменил внешность, имя и устроился у одного чиновника, русского... Кикин, Александр Кикин, интендант при Адмиралтействе.