Граф Брюль
Шрифт:
Гуарини промолчал.
— Фрош очень комичен, я люблю его, — сказал королевич и взглянул на Сулковского, который тихо ходил по комнате,
Падре тоже старался что-нибудь отгадать по его лицу, но на нем не выражалось ничего, кроме надменности и удовольствия. Королевич показал на него отцу Гуарини пальцем и шепнул:
— Он добрый друг… Он моя надежда… Если бы не он, не было бы мне спокойствия.
Патер утвердительно наклонил голову.
В это время Сулковский,
— Положительно нечем развлечь его величество… а тут еще столько забот…
— Я думаю, что с вашей помощью все устроится к лучшему, — заметил иезуит.
— Здесь, в Саксонии, конечно, — возразил Сулковский, на которого дружелюбно посматривал королевич, — здесь в Саксонии… Но в Польше…
— Его величество покойный король оставил там много друзей и верных слуг, как, например, его преосвященство епископ Липский. Но что говорит Брюль? — спросил Гуарини.
Королевич взглянул на Сулковского, как бы уполномочивая его отвечать. Сулковский при имени Брюля несколько колебался, но потом отвечал:
— И Брюль, и письма из Польши свидетельствуют, что наши сторонники будут верно и усердно стараться на выборах. Но кто знает, не вздумает ли стать нам на дороге Лещинский, помощь Франции, интриги? На все это нужны деньги.
Королевич слегка ударил Сулковского по руке.
— Это дело Брюля, он их должен добыть, в этом отношении он незаменим.
Сулковский не ответил ни слова.
— Мы все будем стараться достать их, а королевскую корону мы во что бы то ни стало наденем на голову нашего государя…
— И Жозефины, — быстро прервал Фридрих. — Для Жозефины она необходима. Она не может остаться женой курфюрста.
Оба присутствовавшие в молчании наклонили головы, а королевич продолжал задумчиво курить трубку. Казалось, что он и дальше будет говорить о том же, но, наклонившись к отцу Гуарини, он шепнул:
— А ведь кающийся в углу Фрош должен быть великолепен. Вы говорите, что они показывали друг другу языки?
— Друг другу или мне, этого я не знаю, но только верно, что, проходя, я увидал два красных, высунутых языка.
Забывшись, королевич громко расхохотался, но вдруг приложил руку к губам и, сконфузившись, замолчал. Сулковский остановился, призадумавшись, и с некоторым недоумением взглянул на патера.
Но немного спустя Фридрих опять нагнулся к отцу Гуарини и, закрываясь рукой, спросил:
— Видели вы Фаустину?
— Нет, — отвечал Гуарини.
— Как нет? Почему? Скажите ей, уверьте ее… Пусть только бережет
Сулковскому не особенно нравилось это шептание; он отошел на несколько шагов, но тотчас опять вернулся и остановился перед королевичем. Фридрих показал на него патеру.
— Он будет первым моим министром; это моя правая рука. Гуарини одобрительно покачал головой.
— С радостью слышу я это! — воскликнул он. — Дай Бог, чтобы в Саксонии стояли во главе правления все такие люди, католики, как граф.
Королевич оглянулся.
— Если мои саксонцы не допустят его как католика быть министром, я найду на это средство: добрый Брюль сделает все, что я ему велю…
— Я не имею ничего против Брюля, — возразил Гуарини, — но ведь он завзятый еретик.
На это королевич вместо ответа испустил какой-то звук и махнул рукой в воздухе.
Сулковский с некоторым недоверием взглянул на падре Гуарини, который принял смиренный и покойный вид.
Во время этого разговора доложили о Мошинском, которого король велел принять. Тот вошел и приложился к королевской руке. Он был в трауре и с печальным лицом.
— Я пришел проститься с вашим величеством, так как сейчас еду в Варшаву, чтобы действовать в вашу пользу на выборах.
— Да, да, поезжай, поезжай, — сказал со вздохом королевич, — хотя Брюль меня уверяет…
— Брюль не знает ни Польши, ни поляков, — быстро отвечал Мошинский. — Это нас касается, это наше дело.
Вдруг, как бы припомнив что-то, Фридрих быстро встал.
— Как это кстати! Вы едете в Варшаву: пожалуйста, в Виллянове остались гончие собаки… Я хочу взять их сюда. Прикажите доставить их поскорее. Я не знаю собак лучше этих. Вы знаете?..
— Знаю, черные, — сказал Мошинский.
— Юпитер, Диана, Меркурий, Пиявка, — стал считать королевич. — Присмотрите, прошу вас, чтобы их доставили сюда в целости.
— Мне кажется, что лучше оставить их там, — заметил Мошинский, — когда королевич приедет туда уже как король…
— Дорогой мой, возьми в Саксонском дворце Магдалину и привези ее, там, пожалуй, с ней что-нибудь сделают. Только уложи ее хорошенько, оберни ватой: ведь это произведение, не имеющее цены.
Мошинский поклонился.
— Может быть еще будут какие-нибудь приказания? — спросил он.
— Поклонись мушкетерам; мой отец очень любил их, — прибавил королевич со вздохом.