Граф Брюль
Шрифт:
Вацдорф облокотился одной рукой на ручку дивана и опустил глаза в землю.
— Понимаю, — пробормотал он, — ты будешь мне доказывать, что именно потому, что ты любишь меня, ты не можешь быть моей и я должен отказаться от трбя. Такова обыкновенно логика любви при дворе. Потому только, что я тебя люблю, что ты меня любишь, ты должна выйти замуж за другого…
— Да, именно, я выйду за первого встречного, которого мне дадут; но он не будет иметь моего сердца, а только холодную руку…
— Это мерзко, — прервал
— Я бы тебя погубила, — возразила Франя, — если бы согласилась бежать с тобою. Завтра же нас настигли бы и тебя посадили бы в Кенипптейн, а меня отдали тому, на кого падет выбор.
— Мне, как кажется, псе равно не миновать Кенигштейна, — воскликнул Вацдорф, — так как я не могу молча смотреть на эту безобразную жизнь, на этот деспотизм лакеев! Я говорю то, что думаю, а это, как вам известно, отличное средство, чтобы попасть туда, где уже не с кем говорить, разве только обращаясь к четырем холодным стенам тюрьмы.
— Послушай, Христиан; мы должны не говорить, а молчать, и вместо того, чтобы желать исправить их, мы должны их презирать и властвовать над ними.
— Подчиняясь их фанатизму и проводя всю жизнь в лжи и обмане! Нечего сказать, прекрасная перспектива!
— В таком случае лучше отказаться от всего, — засмеялась Франя. — Я женщина, я не фантазирую, а беру жизнь такою, какова она на самом деле.
— А я такой не хочу! — проворчал Вацдорф.
Графиня подала ему руку.
— Бедный ты идеалист! — со вздохом промолвила она. — Если б ты только знал, как мне жалко и тебя, и себя: ничего в будущем, никакой надежды… А если нам на минуту и засияет счастье, то не иначе, как среди лжи и обмана.
Она еще более приблизилась к Вацдорфу, одну руку положила ему на плечо, а другой обняла его за шею.
— Да, эта жизнь, — прошептала она, — это такая жизнь, что для того, чтобы переносить ее, нужно быть пьяным…
— И обманщиком! — прибавил Вацдорф, схватив ее руку и страстно прижимая к губам. — Франя! Нет, ты меня не любишь! Больше, чем меня, ты любишь жизнь, свет и твои золотые цепи!
Графиня печально поникла головой.
— Кто знает, — тихо сказала она, — я сама себя не знаю. Меня воспитали, убаюкивая ложью, и учили обману и притворству, возбуждая в то же время желание впечатлений, увеселений и роскоши. Я даже не уверена в своем сердце; начиная жить, я уже была испорчена.
— Любовь излечила бы нас обоих, — страстно проговорил Вацдорф, смотря ей в глаза. — Я тоже был обыкновенным придворным до тех пор, пока не полюбил тебя… Эта любовь, подобно огню, очистила меня, и я стал человеком.
Графиня шепотом ему что-то сказала и склонила голову на его плечо. Вацдорф равно как и она, по-видимому, забыл обо всем, кроме себя; глаза их говорили лучше, чем слова; руки их встретились и сплелись.
Они забылись до того, что
Наконец, она пришла в себя, сделала шаг вперед и прежде, чем ее заметили, рванула Вацдорфа за руку.
Выражение глаз ее было ужасающе, губы дрожали. Франя подняла глаза и увидела перед собой грозное лицо матери. Нисколько не испуганная, она только сделала шаг назад, а Вацдорф машинально хватился за эфес шпаги, не видя еще, кто их накрыл. Только, когда обернувшись, он увидел графиню, он остановился бледный и смущенный, как преступник, уличенный на месте преступления.
Главная ключница от гнева не могла вымолвить ни слова. Она только прерывисто дышала и, схватившись одной рукой за грудь, другою повелительно указала Вацдорфу на двери. Но тот, прежде чем послушаться ее, нагнулся к руке Франи, которую она ему протянула, и прижал ее к губам; но мать вырвала ее у него, заслонила собой дочь и, дрожа, опять указала на двери.
Христиан взглянул на побледневшую Франю и медленно вышел. Графиня упала на диван… Франя же стояла холодная и равнодушная, как статуя, только личико ее покрылось бледностью. У графини потекли слезы из глаз.
— Бесстыдная! — насилу могла вымолвить она. — Ты дошла уже до того, что в твоей собственной квартире, на глазах у всего двора назначаешь свидания мужчинам!
— Потому что я люблю его! — сухо отвечала дочь. — Да, я люблю его!
— Чудовище! И ты еще смеешь говорить мне это!
— Почему мне не говорить того, что я чувствую? Графиня разразилась рыданиями.
— Ты думаешь, что я допущу, чтобы ради этой глупой любви, ради этого проходимца, которого еле терпят при дворе, чтобы ты ставила на карту всю свою будущность? Никогда и ни за что в мире!
— Я никогда не ждала и не надеялась быть счастливой и честной, — холодно возразила Франя. — Я могла заранее предвидеть мою судьбу.
— Ты с ума сошла! — кипятилась мать.
Франя села на стул против нее, машинально взяла цветок из стоящего на столике букета цветов и поднесла его к губам.
Лицо ее выражало холодное и ироническое решение; мать ожидала совершенно иного впечатления и с испугом отшатнулась.
— Счастье еще, что никто не видал, — говорила графиня как бы про себя. — Завтра же прикажу заколотить эти двери, а тебя запру, как пленницу… Могла ли я ожидать, что доживу до такого позора!..
Франя продолжала грызть цветок и, казалось, приготовилась выслушать все упреки, какие будет угодно выговорить матери.
Это почти презрительное молчание дочери только усиливало гнев графини.