Граф из Техаса

Кэрол Джерина

— Конечно, как пожелает Ваша светлость. Но могу ли я сделать маленькое замечание?

— Безусловно, давай выкладывай.

— Ужинать с детьми такого возраста в столь поздний час, возможно, не совсем мудрое решение.

— Да, ты прав. Я забыл, что детям надо рано ложиться спать.

— Вот именно, милорд. И ужин в соответствии с традициями в столовой может стать трагедией, особенно что касается малышки Элизабет. Бархатные подушки на стульях уже довольно стары, и я сомневаюсь, что они выдержат, м-м-м, скажем, излишнюю сырость, которую она, почти наверняка,

принесет им. Не говоря уже о всей той еде, которую они, вероятнее всего прольют.

Прескотт почесал затылок, напряженно думая о том, как ему найти выход из сложившейся ситуации.

— Похоже на то, что ты кое-что знаешь о детях, Эд.

Харгривс вытянулся в струнку и с беспристрастным выражением лица кашлем прочистил себе горло.

— Мы состояли на службе в других домах, где присутствовали дети.

— Такие же малыши их возраста? — спросил Прескотт, кивнув головой на дверь спальни.

— Дети всех возрастов, милорд.

— Тогда, раз у тебя гораздо больше опыта с ними, чем у меня, посоветуй мне, что я должен делать?

— Это очень просто, милорд, вам следует ужинать вместе с ними в детской.

— Да, теперь, когда ты упомянул это, я удивляюсь, как такая прекрасная идея — есть с ними в детской — не пришла мне в голову. И даже если они прольют что-нибудь, это не будет иметь никакого значения, — Прескотт сердечно хлопнул слугу по спине. — Ты молодец, Эд. Сначала ты показался мне очень напыщенным, но теперь я вижу, что у тебя есть голова на плечах.

— Спасибо, милорд.

— Не нужно благодарностей. И, пожалуйста, передай мои распоряжения миссис Свит.

— Конечно, милорд.

Когда Прескотт развернулся и вошел в спальню, плотно закрыв за собой дверь, камердинер тихо сказал:

— И меня зовут Харгривс, милорд. Не Эд. Харгривс.

Глава 12

Легкий шум пробудил Прескотта ото сна. В этот же момент он почувствовал теплую влажность, распространяющуюся в кровати рядом с ним. «Элизабет, — подумал он, — опять намочила пеленки».

Он очень осторожно освободил себя из сплетения маленьких рук и ног и тихо слез с кровати, не желая беспокоить детей, которые мирно продолжали спать. Он на цыпочках пересек покрытый ковром пол, снял свой махровый халат со спинки стула и, натянув его на себя, открыл дверь. Тот легкий шум, который он слышал, произвела Люсинда, входя в его гостиную.

— О, извините, — сказала она, держа в руке высоко перед собой лампу. — Я не хотела будить вас.

— Вы не разбудили меня. Все равно я не спал.

Несмотря на тусклый свет от лампы, он заметил печаль и усталость на ее прекрасном лице. Что-то подсказало ему, что она пришла к нему в столь поздний час с недобрыми вестями.

— С девочками все в порядке?

— У них все прекрасно, — сказал он. — Мы почти весь день играли с куклами и с ягненком, а потом они поели так, как будто их не кормили неделю, и уснули в моей кровати.

— В вашей кровати?

— Да, в моей кровати.

— Но им следует спать наверху в детской.

— Я

старался уложить их в кровать там, но из этого ничего не вышло. Они хотели, чтобы я рассказал им сказку. Но дело в том, что я поведал им все истории, какие только мог вспомнить, а они хотели еще. Так что пришлось привести их вниз и читать сказки до тех пор, пока они не уснули.

Почувствовав холодок под халатом, он оттянул махровую ткань от мокрого места на ноге.

— Элизабет опять намочила пеленки.

Люсинда взглянула в чуть приоткрытую дверь за его спиной, и выражение страшной душевной боли исказило ее черты.

— Бедняжки.

— А как их мама?

— Анна… — Люсинда прервалась. Ее охватила дрожь. Последние силы разом покинули ее.

— О Боже, дорогая.

Прескотт подошел, взял лампу из ее пальцев и заключил в свои объятия, прижав крепко к себе, когда она разразилась неудержимыми рыданиями.

«Боже, спаси и помоги невинным в этом мире, — думал он. — Особенно трем маленьким, лишенным матери ангелочкам, спящим сейчас в его кровати».

Спустя некоторое время, когда плач ее стал понемногу утихать, Люсинда снова набралась сил заговорить.

— Анна была настоящая леди. Такая изысканная, такая утонченная и такая прекрасная мать. У нее не было шансов, Прескотт. Ни малейших шансов.

— Ну-ну, не корите теперь себя. Вы сделали все, что могли, чтобы помочь ей.

— Я знаю, я знаю. Доктор Гудэйкер сказал мне то же самое, но это ничуть не уменьшает страшную пустоту в моей душе.

— И доктор был там?

— Он подъехал к дому за несколько мгновений до того, как Анна, наконец, родила. Доктор сделал все, что было в его силах, но даже он не смог спасти ее. Гарик избил ее настолько жестоко на этот раз, что у нее просто не осталось сил, чтобы выжить. Смерть, возможно, явилась для нее самым большим облегчением в жизни.

— Так сказал доктор?

— О, ему ничего не надо было говорить. В тот момент, когда я увидела синяки у Анны на животе, ее тяжелое состояние стало очевидным для меня.

— А младенец?

Люсинда покачала головой.

— Как сказал доктор Гудэйкер, он, должно быть, умер еще во время избиения.

Невыносимая ярость захлестнула душу Прескотта. Он не мог понять, как человек мог быть настолько жестоким, чтобы избить ногами свою беременную жену и ребенка в ее чреве, убив их обоих. Значит, Эмерсон не был человеком, по крайней мере, в истинном смысле этого слова. Он был подлецом и должен так или иначе ответить за свои преступления.

— Ты будешь в порядке? — спросил он.

— У меня все будет нормально.

Но Люсинда знала, что пройдут дни, недели, а может даже месяцы, прежде чем яркие картины страданий Анны Эмерсон и ее мученические крики поблекнут в памяти. Эти пытки будут продолжаться еще долго.

Не в силах стоять на месте и чувствуя потребность сделать что-то немедленно, Прескотт высвободился из объятий Люсинды, отступил назад и направился к спальне.

— Вы не могли бы остаться с девочками на некоторое время?