Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века.

Гаврюшкин А. В.

Потемкин организовывал ему тайные аудиенции у Екатерины. В результате министр иностранных дел не знал о том, какая политическая комбинация зреет за его спиной. Между тем Гаррис торопился. Екатерина отдала распоряжение о подготовке эскадры, со дня на день ожидалась декларация в пользу Англии. Гаррис даже отправил в Лондон своего курьера с радостными известиями, причем паспорт ему выдал не Панин, как было принято, а Потемкин. И вдруг вся Гаррисова постройка, возведенная с таким старанием, рухнула.

Оказалось, что, когда хитрый Гаррис уже отправил в Лондон своего курьера, испанский поверенный в делах в Петербурге Нормандес узнал о происках англичанина и поспешил к Панину.

Происходило это вечером. Никита Иванович был уже в халате и собирался ложиться в постель. Узнав о таком коварстве, он пришел в негодование, схватил свой ночной колпак, бросил его на пол и поклялся, что выйдет в отставку, если не успеет расстроить эту тайную интригу. Затем он призвал своего секретаря Бакунина, заперся с ним в кабинете и составил план вооруженного нейтралитета, который и был представлен императрице. Менее чем через неделю появилась знаменитая декларация, а посрамленный Гаррис вынужден был вскоре уехать из Петербурга, "исполненный негодования и злобы на все, принадлежащее и относящееся к русской нации".

Гаррис действительно написал о русских много мерзостей. Особенно доставалось Панину. Когда английский посланник понял, что подкупить Никиту Ивановича не удастся, он принялся обвинять его во всех смертных грехах, нагромождая одну выдумку на другую. Гаррис, например, утверждал, что Панин якобы был всецело предан Фридриху II и, даже будучи тяжело больным и живя в своем имении, продолжал служить королю, получая от него приказания через "переодетых посланцев, разных купцов, путешественников". Но вернемся к вооруженному нейтралитету.

В начале прошлого века писатель П. Сумароков опубликовал сочинение, посвященное Екатерине II. Сумароков лично знал некоторых екатерининских вельмож и, работая над своим трудом, использовал их рассказы. В его изложении история вооруженного нейтралитета выглядит следующим образом.

Когда граф Панин узнал, что Гаррису удалось склонить Потемкина и Екатерину на свою сторону, он послал императрице письмо. Слабость здоровья, писал Панин, не истребила в нем любви к отечеству, а его совести противно изменять истине. Предложения англичан, убеждал Панин, не соответствуют интересам России. Соединение с Англией может вызвать в других странах серьезные опасения и свяжет императрице руки, "тогда как до ныне одно слово Екатерины давало перевес в Европе".

Прочтя это послание, императрица велела заложить карету и тотчас отправилась к Панину. Она застала графа дремлющим в креслах и, чтобы не нарушить его покой, удалилась в другую комнату. Когда Панина разбудили и он предстал перед монархиней, то вместо упреков услышал такие слова: "Граф, ты на меня сердился, я сама была тобой недовольна, но теперь вижу твою преданность к государству, ко мне и приехала тебя благодарить. Будем по-прежнему друзьями". Тут-то и родилась идея вооруженного нейтралитета.

Как же развивались события на самом деле? Доподлинно известно следующее. Гаррису действительно было дано указание добиться немедленной поддержки со стороны России и, если удастся, заключить с ней союзный договор. Английский посланник быстро сошелся с Потемкиным и в своих депешах в Лондон называл его не иначе, как "мой друг". Благодаря содействию Потемкина английский посланник осаждал императрицу своими записками, в которых доказывал близость интересов двух государств и необходимость их тесного союза, а также критиковал коварную политику Франции и Испании. Екатерина, по-видимому, колебалась, но Гаррису помог случай. В январе 1780 года в Петербург пришло сообщение о том, что испанские каперы захватили голландское торговое судно с русским грузом.

В Мадрид была направлена резкая нота с требованием освободить корабль и возместить убытки. Но 6 февраля от русского консула в Кадиксе пришла депеша, сообщавшая, что испанцы захватили еще одно, на этот раз уже русское судно "Св. Николай", причем груз был конфискован и продан с публичного торга. 8 февраля Екатерина подписала указ Адмиралтейской коллегии - ко времени вскрытия вод снарядить в Кронштадте 15 линейных кораблей с припасами и провиантом на полгода. Цель предстоящей экспедиции не указывалась, однако, учитывая ее продолжительность, было ясно, что плавание эскадры не ограничится Балтикой.

11 февраля Потемкин позвал к себе Гарриса и очень довольный, под большим секретом сообщил ему о военных приготовлениях. Корабли -15 линейных и 5 фрегатов - предназначены, по словам Потемкина, "припугнуть испанцев". Англичане, продолжал Потемкин, "могут считать, что к их флагу прибавлено еще 20 кораблей", причем этот смелый шаг "лучше самой сильной декларации".

15 февраля Гаррис отправил на родину очередную депешу. Он писал, что "несколько дней назад", то есть не позже 13 февраля, он был приглашен на ужин "в очень узком кругу" в дом графа Строганова, где присутствовала и сама императрица. По-видимому, это и была та самая "тайная" аудиенция. Отведя Гарриса в сторону, Екатерина сказала, что она тщательно обдумала все способы помочь британскому посланнику и "сделает все, чтобы служить ему, кроме вовлечения себя в войну". Гаррис был очень доволен беседой.

Таким образом, до 13 февраля Екатерина была намерена выступить в пользу Англии, проведя антииспанскую военно-морскую демонстрацию. Ни о какой декларации, если верить Потемкину, она не помышляла. Но вот настало 14 февраля, и императрица предприняла неожиданный шаг. В этот день Панин получил ее письмо, написанное рукою Безбородко, секретаря императрицы, в котором сообщалось об указе от 8 февраля и повелевалось: сделать новое представление Испании; сообщить о мерах, принимаемых Россией, нейтральным государствам и пригласить их к совместным действиям и, наконец, "объяснить общими декларациями, вручаемыми Великобританскому и обоим Бурбонским дворам, что мы точно разумеем под именем свободной торговли". Иначе говоря, в письме Панину излагалась в общих чертах вся программа дальнейших действий.

Немецкий историк К. Бергбом, посвятивший вопросу о вооруженном нейтралитете обширное исследование, решил, что на основании письма от 14 февраля право авторства надо отдать Екатерине. Коль скоро в письме Панину говорилось об указе от 8 февраля, следовательно, он о нем прежде не знал. И если Панин не присутствовал при разговоре в доме Строганова, значит, он вообще ничего не знал о переговорах с англичанином и о планах императрицы. Тем более что в последующих беседах с Гаррисом сам Никита Иванович заверял его, что он к этому делу совершенно не причастен. Следовательно, вооруженный нейтралитет придумала Екатерина.

Но такое построение вызывает ряд возражений. Во-первых, трудно допустить, чтобы Панин не подозревал о готовящейся за его спиной столь важной внешнеполитической акции, даже если от него и пытались что-то скрыть. Для опытного дипломата, искушенного в придворных интригах, да еще и начальника контрразведки, это было бы более чем странно. Все же большую часть жизни он профессионально занимался выведыванием политических секретов. В условиях, когда его влияние при дворе явно падало, он должен был проявлять особую бдительность. Могла ли деятельность Гарриса ускользнуть от его внимания?