Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв

Гибсон Уильям

– Что случилось? – сказала Энджи, будто он не уходил. – Что случилось?

Он упал на сиденье и, не тратя времени на ремни, запустил турбины.

– Это был вертолет «Хосаки», – сказал он, разворачивая машину. – Они, должно быть, следовали за нами. У них был лазер. Они дожидались, когда мы свернем с трассы. Не хотели оставлять для копов трупы. Когда мы заехали сюда, они уже приготовились напасть, но, судя по всему, решили, что этот несчастный придурок на нашей стороне. А может, просто убирали свидетеля…

– Его голова, – голос

у нее дрожал, – его голова…

– Это лазер, – ответил Тернер, выезжая задом на служебную дорогу; дождь почти перестал. – Пар. Мозг испаряется, и череп разрывает…

Энджи перегнулась пополам, ее вырвало. Тернер вел машину одной рукой, в другой держал фляжку Оуки. Оторвав зубами притертую пробку, хлебнул бурбона.

Когда они достигли обочины трассы, горючее «хонды» наконец отыскало дорожку к костру на месте разрушенной бензоколонки, и крутящийся огненный шар вновь напомнил Тернеру недостроенный городок в пустыне, вспышки осветительных ракет, побелевшее небо и сверхзвуковой истребитель, уходящий к границе Соноры.

Энджи выпрямилась, утерла рот тылом руки. Ее начало трясти.

– Надо убираться отсюда, – сказал Тернер, снова поворачивая на восток.

Девочка ничего не ответила, и он, скосив глаза, увидел, что она опять застыла, выпрямившись на сиденье, глаза в слабом свете приборов – совершенно белые, лицо пусто. Он видел ее такой в спальне у Руди, когда Салли позвала их взглянуть на то, что там происходит. И вот теперь тот же наплыв невесть какого языка, мягкое бормотание выплевываемых фраз, похожих по звучанию на какое-нибудь французское наречие. У него нет магнитофона, нет времени, ему нужно вести машину…

– Держись, – сказал он, прибавляя скорость, – с тобой будет все в порядке…

Конечно же, она его вообще не слышит. Зубы у нее стучат, мелкая дробь пробивается даже сквозь вой турбины. Нужно остановиться, подумал он, остановиться ровно настолько, чтобы успеть засунуть ей что-нибудь между зубов – бумажник или свернутую тряпку. Руки девочки конвульсивно дергали ремни.

– Больное дитя в доме моем.

Ховер едва не съехал с трассы, когда Тернер внезапно услышал этот голос, исходивший из гортани девочки, – глубокий, низкий, странно тягучий.

– Я слышу, как бросают кости, разыгрывая ее кровавое платье. Много есть рук, что копают ей могилу сегодня, и тебе тоже. Враги молятся о твоей смерти, наемный человек. Они молятся до седьмого пота. Их молитвы – река лихорадки. – И потом какой-то скрип, который мог быть смехом.

Тернер рискнул скосить глаза вправо и увидел, как с застывших губ девочки сочится серебряная нить. Мускулы ее лица исказила странная неведомая маска.

– Кто ты?

– Я – Владыка Дорог.

– Чего ты хочешь?

– Это дитя. Пусть она станет мне лошадью и как человек будет жить в городах людей. Это хорошо, что ты едешь на восток. Отвези ее в свой город. Я снова оседлаю ее. А с тобой, стрелок, едет Самеди. Он – ветер, что ты держишь в своих руках, но он переменчив,

этот Властитель Кладбищ, не важно, сколь верно ты служил ему…

Тернер повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как тело девочки безвольно повалилось на бок, голова запрокинулась, челюсть отвисла.

25

Фоннаты и готики

– С вами говорит автоответчик Финна, – сказал динамик под экраном, – а самого Финна здесь нет. Хотите что-то скачать – код доступа вам уже известен. Хотите оставить сообщение – валяйте.

Поглядев с полминуты на изображение на экране, Бобби медленно покачал головой. Большинство автоответчиков для видеотелефонов обычно снабжены косметическими субпрограммами, призванными в меру сил подогнать видеопортрет владельца под общепринятые каноны красоты: стирают родимые пятна и неуловимо меняют очертания лица, чтобы соответствовали идеализированной статистической норме. Ничего более странного, чем гротескные черты Финна после обработки косметической программой, Бобби в жизни не видел, – как будто кто-то прошелся по физиономии дохлого суслика целым набором цветных карандашей, да еще вкатил пару инъекций парафина, как это обычно делают в похоронной конторе.

– Это неестественно, – сказал Джаммер, прихлебывая скотч.

Бобби кивнул.

– У Финна, – продолжал Джаммер, – боязнь открытого пространства, агорафобия. Весь покрывается сыпью, стоит ему выйти из этого его хламовника. К тому же он телефонный маньяк: не может не ответить на звонок, если он дома. Я начинаю думать, что эта сучка права. Лукас мертв, и на подходе какие-то серьезные дела…

– Сучка, – сказала из-за бара Джекки, – точно знает.

– Она знает, – повторил Джаммер, ставя пластиковый стакан и теребя галстук-бабочку, – она знает. Разговаривала с чертом в матрице, так что она знает…

– Ну, Лукас не отвечает, и Бовуар не отвечает, так что, возможно, она права. – Бобби потянулся и отключил телефон, когда автоответчик писком сигнализировал, что пошла запись.

Джаммер успел облачиться в плиссированную рубашку, белый смокинг и черные брюки с атласным рантом по штанине – Бобби решил, что это его рабочая одежда для клуба.

– Никого, – сказал он вдруг, переводя взгляд с Бобби на Джекки. – Где Богус и Шарки? Где официантки?

– Кто такие Богус и Шарки? – спросил Бобби.

– Бармены. Мне это не нравится. – Встав со стула, он подошел к двери и осторожно отодвинул краешек шторы. – Что, черт побери, тут делают эти недоноски? Эй, Счет, это, пожалуй, по твоей части! Подойди сюда…

Бобби встал, исполненный самых дурных предчувствий – ему вовсе не хотелось рассказывать Джекки и Джаммеру, как он дал увидеть себя Леону, поскольку не хотел выглядеть вильсоном, – и подошел к владельцу клуба.

– Давай. Глянь-ка. Только чтобы тебя не увидели. Они так усиленно делают вид, что не наблюдают за нами, аж запах чувствуется.