Граф в законе (сборник)

Смирнов Владимир

Он попытался соединить два события — драму в доме Стельмахов и пропажу рукописей Климова, найти возможную связь между ними.

Но и здесь ничего не складывалось. Любое предположение выглядело кощунственно: вельможный академик Климов ночью, воровски взламывает чужую дверь, профессор Стельмах тайно уносит сундучок с рукописями… Конечно, если мысленно «примерить» кастет здоровяку Чугуеву или самоуверенно-ироничному Алябину, за интеллигентскими манерами которого скрывалась затаившаяся недобрая воля…

На

чистом листе бумаги Сергей начал старательно выписывать фамилии этих людей, расчерчивать линии их связей, взаимных интересов, хотя понимал, что сейчас он сможет лишь выстроить несколько зыбких версий, которые тут же рассыплются, как карточные домики. Нет фактов, неясны мотивы поведения преступника, да и все люди, окружавшие Стельмаха, Климова, представляли для него пока галерею немых портретов, далеких и неодушевленных…

Потапыч дал ему номер телефона врача-психиатра, который диагностировал Виталика Стельмаха.

— У него логоневроз, — после вежливых расспросов сказал врач. — Последствие психологической травмы. Есть кое-какие интересующие вас сведения, но об этом чуть позже. Я сам позвоню…

А из приемной Коврунова строго-официально потребовали сообщить, кто спрашивает ректора. После долгой паузы раздался резкий голос оторванного от дел руководителя.

— Да. Слушаю…

— Здравствуйте. Мы встречались с вами у академика Климова…

— Помню… Сергей… простите…

— Андреевич.

— Слушаю вас, Сергей Андреевич.

— Мне хотелось бы поговорить с вами…

— Может быть, завтра?

— Лучше сегодня. Дело в том, что я узнал, — но это пока между нами, — Стельмаха отравили…

— Что? Что вы говорите? Чушь какая-то!.. Сначала отравили, потом убили? Или наоборот? Впрочем, не все ли равно? Когда вы можете приехать?

— Сейчас.

— Жду вас через полтора часа.

Опустив телефонную трубку, Сергей готов был поклясться, что сейчас Коврунова обожгла мысль: «Черт возьми, Стельмах даже после смерти приносит неприятности!»

Институт находился в тесном переулке. Над обшарпанной дверью сияла вывеска — золотые буквы по красному полю, над ней — круглые серые часы, какие раньше были на трамвайных остановках.

До встречи с ректором оставался почти час, и он решил «пройтись по кругу», поговорить с работниками института. Через полчаса уже знал, что в институте Стельмаха уважали, а многие откровенно побаивались за прямоту и решительность. На заседаниях ученого совета, на институтских собраниях, как бы спокойно они ни проходили, некоторые с опаской поглядывали на него: «Будет выступать?» и начинали речь с оговорки: «Конечно, уважаемый коллега Стельмах не согласится со мной, но я должен сказать…»

Он работал ученым секретарем. Несколько месяцев назад на эту должность его выдвинули члены ученого совета, и ректор вынужден был согласиться. С того самого дня Коврунов,

искушенный в тонкостях деловых интриг и компромиссов, чувствовал себя сидящим на мине замедленного действия. Энергия у Стельмаха была вулканическая. Его все интересовало, все волновало. Он предлагал, требовал, спорил, бросался на защиту обиженных. И ректор часто уступал ему, боясь остаться в меньшинстве со своими старательно подобранными проректорами, руководителями кафедр, отделов.

Последняя идея Стельмаха всполошила всех. На заседании ученого совета он предложил провести научную аттестацию руководящих работников института. Прочитав членам совета проект решения, сказал, как саблей рубанул:

— Пора нам избавиться от импотентов в науке.

Коврунов возмутился:

— Кто импотенты? Проректоры? Руководители отделов? Завлабы? Да они так заняты административной и хозяйственной работой, что им часто не до науки. Надо все-таки понимать, что научный институт без организаторов — стадо вольных анархистов. Кто-то должен планировать, направлять, управлять, наконец…

— Это должны делать авторитетные и компетентные ученые, — сухо прервал его Стельмах.

Коврунов махнул рукой, видимо, решил не продолжать спора, почувствовав, как отчаянно одинок в своем мнении.

Смерть Стельмаха словно оглушила институт. Все стали говорить тихо, вполголоса. Самое шумное место — светлый коридор на первом этаже, куда сходились курильщики, — стало малолюдным. Здесь был выставлен огромный портрет Стельмаха, окаймленный черной лентой.

В приемной ученого секретаря скучала за столом веснушчатая девочка с двумя упрямыми косичками.

— Здравствуйте!

Она подняла головку и, как школьница, торопливо привстала, приветствуя вошедшего учителя. Ответила тихо и вежливо:

— Здравствуйте.

И Сергей невольно спросил — как добрый учитель:

— Можно я задам вам несколько вопросов об Иване Никитиче?

— Конечно, можно, — взволнованно захлопала ресницами девочка и замолчала, боязливо выжидая.

— Были у него с кем-нибудь конфликты?

— Конфликты?.. Спорил он, не соглашался… А так, чтобы конфликты… Нет, не было…

— А с кем он чаще всего спорил?

— Чаще всего… — она скосила взгляд на правый угол стола, точно где-то там лежала спасительная шпаргалка, — с Николай Николаевичем Климовым… с Даниил Петровичем Ковруновым…

— О чем же они спорили?

Девочка старательно вспоминала, даже прикусила нижнюю губку.

— Да так… обо всем… Помню вот, Климов очень обиделся, кричал, когда Иван Никитич назвал его «научным анахронизмом». А Даниил Петрович редко сюда заглядывает… В прошлую неделю у них был крупный разговор. — Она оживилась, настороженно глянула в сторону двери и продолжала, приглушив голос до шепота: — Я все слышала…