Графиня де Монсоро
Шрифт:
– А тебе-то что? Пускай, раз он при смерти.
– Оно верно.
– Теперь тебе ясно: можешь говорить ему о боге, о дьяволе, о ком и о чем хочешь, но любым способом ты вытянешь у него бумаги, привезенные из Авиньона. Понимаешь?
– А если он не согласится их отдать?
– Ты откажешь ему в отпущении грехов, ты его проклянешь, ты его предашь анафеме.
– Либо я отберу их у него силой.
– Пускай так. Однако достаточно ли ты протрезвел, чтобы выполнить все мои указания?
– Выполню все неукоснительно, вот увидите.
И Горанфло провел ладонью по своему широкому лицу, словно стирая видимые
Собравшись с силами, он торжественно двинулся к двери.
– Минуточку, – задержал его Шико, – когда он отдаст тебе бумаги, зажми их хорошенько в кулаке, а другой рукой постучи в стенку.
– А если он откажется?
– Тоже стучи.
– Значит, и в том и в другом случае я должен стучать?
– Да.
– Хорошо.
И Горанфло вышел из комнаты, а Шико, охваченный неизъяснимым волнением, припал ухом к стене, стараясь не упустить ни малейшего звука.
Прошло десять минут, скрип половиц возвестил о том, что монах вошел в комнату соседа, а вслед за тем и сам Горанфло появился в узком кружке, которым ограничивалось поле зрительного наблюдения гасконца.
Адвокат приподнялся на постели и молча смотрел на приближающееся к нему странное видение.
– Эге, добрый день, брат мой! – провозгласил Горанфло, остановившись посреди комнаты и покачивая своими широкими плечами, дабы удержать равновесие.
– Зачем вы пришли сюда, отче? – слабым голосом простонал больной.
– Сын мой, я недостойный служитель церкви, я узнал, что вы в опасности, и пришел побеседовать с вами о спасении вашей души.
– Благодарю вас, – ответил умирающий, – но, я думаю, ваши заботы напрасны. Мне уже полегчало.
Горанфло отрицательно покачал головой.
– Вы так думаете? – спросил он.
– Я в этом уверен.
– Козни Сатаны – ему хочется, чтобы вы умерли без покаяния.
– Сатана сам попадется в свои тенета. Я только что исповедался.
– Кому?
– Святому отцу, который приехал из Авиньона.
Горанфло покачал головой.
– Как, разве он не священник?
– Нет.
– Откуда вы знаете?
– Я с ним знаком.
– С тем, кто вышел отсюда?
– Да, – ответил Горанфло с такой убежденностью, что адвокат растерялся, хотя, как известно, адвокатов чрезвычайно трудно смутить. – И посему, раз ваше состояние не улучшилось, – добавил монах, – и поелику тот человек не был священником, вам необходимо исповедаться.
– Я только этого и желаю, – сказал адвокат неожиданно окрепшим голосом. – Но я бы хотел сам выбрать себе духовника.
– Вы не располагаете временем, чтобы послать за другим, сын мой, и раз уж я здесь…
– Как это я не располагаю временем? – воскликнул больной, голос которого все более и более набирал силу. – Ведь я вам сказал, что мне полегчало, ведь я вам говорю, что уверен в своем выздоровлении.
Горанфло в третий раз покачал головой.
– А я, – сказал он все так же невозмутимо, – я, со своей стороны, утверждаю, сын мой, что вам следует приготовиться к худшему. Вы приговорены и врачами, и божественным провидением. Жестоко это говорить вам, я знаю, но в конце концов все мы там будем, одни раньше, другие
91
Пифагор Самосский (вторая половина VI в. до н. э.) – полулегендарный греческий философ. Пифагор и его школа проповедовали учение о числах, гармонии небесных сфер и переселении душ, а также аскетический образ жизни.
– Но, заверяю вас, отец мой, я уже достаточно окреп, вероятно, на меня благотворно подействовало ваше святое присутствие.
– Заблуждение, сын мой, заблуждение, – не отступал Горанфло, – в предсмертный миг жизненные силы как бы обновляются. Лампада вспыхивает перед тем, как угаснуть навсегда! Ну, ну, давайте, – продолжал монах, усаживаясь возле кровати, – расскажите мне о ваших интригах, о ваших заговорах, о ваших кознях.
– О моих интригах, моих заговорах, моих кознях! – проговорил Николя Давид, отодвигаясь от этого странного духовника, которого он не знал, но который, по-видимому, хорошо знал его.
– Да, – сказал Горанфло, наклоняясь к больному и соединив большие пальцы своих сложенных рук, – а потом, когда вы мне все расскажете, вы отдадите мне бумаги, и, быть может, господь бог смилостивится и позволит мне отпустить вам грехи.
– Какие бумаги? – закричал больной, да так громко, словно совсем здоровый человек.
– Бумаги, которые тот, кого вы называете священником, привез вам из Авиньона.
– А кто вам сказал, что тот человек привез мне бумаги? – спросил адвокат, высовывая одну ногу из-под одеяла. Его голос прозвучал неожиданно резко, и это вывело Горанфло из привычного состояния благостной полудремоты, в которое он начал было погружаться, сидя в своем кресле.
Монах подумал, что настало время применить силу.
– Тот, кто мне это сказал, знал, что говорил! – прикрикнул он на больного. – Давай бумаги, бумаги давай, или не будет тебе отпущения!
– Плевал я на твое отпущение, каналья! – воскликнул Давид, выскакивая из постели и хватая Горанфло за горло.
– Однако, – забормотал тот, – у вас что, припадок горячки начался? Вы что, не хотите исповедаться? Вы…
Проворные и сильные пальцы адвоката впились в горло монаха и прервали фразу Горанфло; вместо слов послышался свист, очень похожий на хрипение.
– Нет, это я займусь твоими грехами, бесово отродье, – вскричал Николя Давид, – а что до горячки, то увидишь, помешает ли она мне задушить тебя!
Брат Горанфло был силен, но, по несчастью, находился в состоянии похмелья, когда выпитое вино воздействует на нервную систему, парализуя ее. Это расслабляющее воздействие обычно сталкивается с противоположной реакцией, выражающейся в том, что человек после опьянения вновь обретает свои способности.
Поэтому, только собрав все свои силы, монах смог приподняться в кресле и, упершись обеими руками в грудь адвоката, отшвырнуть его от себя.