Графиня де Монсоро
Шрифт:
Из особо оборудованной ниши время от времени извлекали их кормилицу, суку с набухшими молоком сосцами, и вся щенячья команда тут же пристраивалась к ее животу. Борзые, прижимаясь своими острыми носами к побрякивавшим по левую сторону от короля четкам в виде черепов, снисходительно смотрели на обряд кормления и даже не давали себе труда ревновать, будучи твердо уверены в особом благорасположении к ним короля.
Под потолком королевской кареты покачивалась клетка из золоченой медной проволоки, в клетке сидели самые красивые во всем мире голуби: белоснежные птицы с двойным черным воротничком. Если, по воле случая, в карете появлялась дама, к этому зверинцу добавлялись две или три обезьянки из породы уистити или сапажу – обезьяны были в особой чести у модниц при дворе последнего Валуа.
В глубине кареты,
Вполне понятно, что все памфлеты того времени – а в них не было недостатка – и все сатирические стихи той эпохи – а их сочинялось великое множество – оказывали честь королевской карете и частенько упоминали ее, именуя обычно Ноевым ковчегом.
37
Жан Гужон (ок. 1510–1564 или 1568) – известный французский скульптор. Ему принадлежит скульптурная отделка и оформление некоторых частей Лувра.
Король восседал в глубине экипажа, как раз под статуэткой Шартрской богоматери. У его ног Келюс и Можирон плели коврики из лент, что в те времена считалось одним из самых серьезных занятий для молодых людей. Некоторым счастливцам удавалось подобрать искусные сочетания цветов, неизвестные до тех пор и с тех пор оставшиеся неповторенными, и сплетать коврики из двенадцати разноцветных ленточек. В одном углу Шомберг вышивал свой герб с новым девизом, который, как ему казалось, он только что изобрел, а на самом деле он на него просто где-то набрел. В другом углу королевский капеллан беседовал с лекарем. Невыспавшиеся д’О и д’Эпернон рассеянно глазели в окошечки и дружно зевали, не хуже борзых. И, наконец, в одной из дверец сидел Шико, спустив ноги наружу, чтобы быть готовым в любую минуту, когда ему взбредет в голову, соскочить с кареты или же забраться внутрь ее; он то распевал духовные гимны, то декламировал стихотворные сатиры, то составлял бывшие тогда в большом ходу анаграммы, находя в имени каждого куртизана – либо по-французски, либо по-латыни – намеки, донельзя обидные для того, чью личность он таким образом высмеивал.
Когда карета выехала на площадь Шатле, Шико затянул духовный гимн.
Капеллан, который, как мы уже говорили, беседовал с Мироном, повернулся к шуту и нахмурил брови.
– Шико, друг мой, – сказал король, – поберегись; кусай моих миньонов, разорви в клочья мое величество, говори все, что хочешь, о боге – господь добр, – но не ссорься с церковью.
– Спасибо за совет, сын мой, – отозвался Шико, – а я и не приметил, что там в углу наш достойный капеллан беседует с лекарем о последнем покойнике, которого медик послал святому отцу, дабы тот упокоил бренное тело в земле, и жалуется, что за день это был третий по счету и что его вечно отрывают от трапезы. Не надо гимнов, золотые твои слова, гимны уже устарели, лучше я спою тебе совсем новенькую песенку.
– А на какой мотив? – спросил король.
– Да все на тот же, – ответил Шико.
И загорланил во всю глотку:
Наш король должен сотню мильонов…– Я должен куда больше, – прервал его Генрих. – Сочинитель твоей песни плохо осведомлен.
Шико, не смущаясь поправкой, продолжал:
Генрих должен две сотни мильонов, На миньонов потратился он. Нужно срочно придумать закон, Чтоб в заклад не попала корона. Новых пошлин набавить пяток, А быть может, и новый налог. Эта дружная гарпий [38] семья Когти в нас запустила глубоко; Ненасытные дети порока, Все глотают они, не жуя.38
Гарпии –
– Недурно, – сказал Келюс, продолжая сплетать ленты, – а у тебя прекрасный голос, Шико; давай второй куплет, дружок.
– Скажи свое слово, Валуа, – не удостаивая Келюса ответом, обратился Шико к королю, – запрети своим друзьям называть меня другом; это меня унижает.
– Говори стихами, Шико, – ответил король, – твоя проза ни гроша не стоит.
– Изволь, – согласился Шико и продолжал:
Их наряд драгоценным шитьем И брильянтами весь изукрашен, Постыдилась бы женщина даже Показаться на улице в нем, Головою вертеть им удобно В брыжах пышных, обширных и модных. На крахмал не годна им пшеница, Полотно, дескать, портит она, И крахмалы для их полотна Нынче делают только из риса.– Браво! – похвалил король. – Скажи, д’О, не ты ли выдумал рисовый крахмал?
– Нет, государь, – сказал Шико, – это господин де Сен-Мегрен, который прошлый год отдал богу душу – его заколол шпагой герцог Майеннский! Черт побери, не отнимайте заслуг у бедного покойника; ведь для того, чтобы память о нем дошла до потомства, он может рассчитывать лишь на этот крахмал, да еще на неприятности, причиненные им герцогу де Гизу; отнимите у него крахмал, и он застрянет на полпути.
И, не обращая внимания на лицо короля, помрачневшее при этом воспоминании, Шико снова запел:
Их прически полны новизны…– Разумеется, речь все еще идет о миньонах, – заметил он, прервав свое пение.
– Да, да, продолжай, – сказал Шомберг.
Шико запел:
Их прически полны новизны: По линейке подстрижены пряди; Непомерно обкорнаны сзади, Впереди непомерно длинны.– Твоя песенка уже устарела, – сказал д’Эпернон.
– Как устарела? Она появилась только вчера.
– Ну и что? Сегодня утром мода уже переменилась. Вот посмотри.
И д’Эпернон, сняв шляпу, показал Шико, что впереди у него волосы острижены почти так же коротко, как и сзади.
– Фу, какая мерзкая голова! – заметил Шико и снова запел:
И клеем обмазаны густо, Уложены в волны искусно Волоса, от рожденья прямые, И не шляпы отнюдь, не береты — Колпачки шутовские надеты На головы эти пустые.– Я пропускаю четвертый куплет, – сказал Шико, – он чересчур безнравственный.
И продолжал:
Уж не мните ли вы, что деды, Соблюдавшие чести закон, Французы былых времен, Друзья и любимцы Победы, В сражениях или в походе Думали только о моде Или что в битвах жестоких В накладных они дрались кудрях, В накрахмаленных кружевах, Румянами вымазав щеки?– Браво! – сказал Генрих. – Если бы мой братец ехал с нами, он был бы тебе весьма признателен, Шико.
– Кого ты зовешь своим братом, сын мой? – спросил Шико. – Не Жозефа ли Фулона, аббата монастыря Святой Женевьевы, где, как я слышал, ты собираешься постричься?