Графиня де Шарни. Том 1
Шрифт:
— Господин Жильбер! — проговорила королева, пристально взглянув на доктора, — вы — необыкновенный человек, и я приношу вам мои извинения: у меня было предубеждение против вас — теперь его нет.
— Ваше величество! Позвольте мне от всей души вас поблагодарить, и не только за ваши слова, но еще и за то, что вы вселяете в меня уверенность.
— Доктор! — продолжала королева, словно то, что она собиралась сказать, само собой вытекало из предыдущие ее слов. — Что, по-вашему, со мной произошло?
— Ваше величество! Я — человек рассудочный, человек науки, и потому прошу
— Я спрашиваю вас вот о чем, сударь. Полагаете ee вы, что причиной моего недавнего обморока послужило одно из нервных потрясений, которым несчастные женщины подвержены по причине природной слабости, или вы подозреваете нечто более серьезное?
— Я отвечу вашему величеству так: дочь Марии-Терезии, сохранявшая спокойствие и мужество в ночь с пятого на шестое октября, — женщина необыкновенная, и, следовательно, ее не могло взволновать событие, способное оказывать воздействие на обыкновенных женщин.
— Вы правы, доктор, вы верите в предчувствия?
— Наука отвергает явления, противоречащие естественному ходу вещей. Однако иногда случаются события, которые опровергают науку.
— Мне следовало бы спросить так: «Вы верите в предсказания?» — Я думаю, что высшая Доброта для нашего собственного блага покрыла будущее мраком неизвестности. Редкий ум, получивший от природы великий математический дар, может путем тщательного изучения прошлого приподнять краешек этого покрывала и заглянуть в будущее. Такие исключения весьма редки, и с тех пор, как религия упразднила роковую случайность, с тех пор как философия ограничила веру, пророки в значительной мере потеряли свою силу. И тем не менее… — прибавил Жильбер.
— И тем не менее?.. — подхватила королева, видя, что он в задумчивости замолчал.
— Тем не менее, — продолжал он, словно делая над собой усилие, потому что ему приходилось говорить о вещах, которые его разум подвергал сомнению, — есть такой человек…
— Человек?.. — переспросила королева, следившая за каждым словом Жильбера с все возраставшим интересом.
— Да, есть такой человек, которому несколько раз удавалось при помощи неопровержимых фактов разбить все доводы моего разума.
— И этот человек?..
— Я не смею назвать вашему величеству его имя.
— Этот человек — ваш учитель, не так ли, господин Жильбер? Человек всемогущий, бессмертный — божественный Калиостро!
— Ваше величество! Мой единственный и истинный учитель — природа. Калиостро — лишь мой спаситель. Я лежал с пулей в груди, потеряв почти всю кровь. Став врачом после двадцати лет занятий, я уверен, что моя рана была смертельной. Он меня вылечил всего за несколько дней благодаря какому-то не известному мне бальзаму. Этим и объясняется моя признательность, я бы даже сказал — восхищение.
— И этот человек предсказал вам нечто такое, что потом сбылось?
— Да, его предсказания показались мне странными, невероятными! Он с такой уверенностью шагает в настоящем, что невозможно не поверить в то, что ему открыто будущее.
— Значит, если бы этот человек взялся вам что-нибудь предсказать, вы бы ему поверили?
— Я, во всяком случае,
— А если бы он предсказал вам преждевременную смерть, смерть ужасную, позорную, — стали бы вы готовиться к такой смерти?
— Да, ваше величество, однако прежде я попытался бы ее избежать всеми возможными способами, — отвечал Жильбер, проникновенно глядя на королеву.
— Избежать? Нет, доктор, нет! Я ясно вижу, что обречена, — отвечала королева. — Эта революция — бездна, готовая вот-вот поглотить трон. Этот народ — лев, которому суждено меня пожрать.
— Ах, ваше величество! Стоит вам только захотеть, и этот лев ляжет у ваших ног, как агнец.
— Разве вы не видели, что он делал в Версале?
— А разве вы не видели, каким он стал в Тюильри? Это же Океан, ваше величество! Он постоянно подтачивает скалу, стоящую у него на пути, до тех пор, пока не свалит; однако он умеет быть и нежным, словно кормилица, с лодкой, отдавшейся на его волю.
— Доктор! Между этим народом и мною давно уже все кончено: он меня ненавидит, а я его презираю!
— Это потому, что вы друг друга по-настоящему еще не знаете. Перестаньте быть для него королевой, станьте; ему матерью; забудьте, что вы — дочь Марии-Терезии, нашего старого врага; сестра Иосифа Второго, нашего мнимого друга; станьте француженкой, и вы услышите, как вас будет благословлять этот народ, вы увидите, как он протянет к вам свои руки, чтобы приласкать.
Мария-Антуанетта пожала плечами.
— Да, это мне знакомо… Вчера он благословлял, сегодня ласкает, а завтра задушит тех, кого благословлял и ласкал.
— Это потому, что он чувствует в них сопротивление и ненависть в ответ на свою любовь.
— Да знает ли этот народ, этот разрушитель, что он любит и что ненавидит?! Ведь он разрушает все вокруг, подобно ветру, воде и огню; он так же капризен, как женщина!
— Да, потому что вы смотрите на него с берега, ваше величество, как путешественник смотрит на прибрежные отвесные скалы; потому что, то подкатывая, то откатывая от ваших ног без видимой на то причины, он оставляет на берегу пену и оглушает вас своими жалобами, а вы принимаете их за угрозы; однако смотреть на него нужно иначе: надо понимать, что им руководит Святой Дух, витающий над водами Океана; надо уметь видеть его таким, каким его видит Бог: он уверенно шагает вперед, сметая все на своем пути к цели. Вы — французская королева, а не знаете, что происходит в этот час во Франции. Поднимите свою вуаль, ваше величество, вместо того чтобы опускать ее, и вы залюбуетесь, вместо того чтобы бояться.
— Что же красивого, великолепного, восхитительного я увижу?
— Вы увидите, как из руин старого мира рождается мир новый; вы увидите, как колыбель Франции поплывет, подобно колыбели Моисея, по реке еще более глубокой, чем Нил, чем Средиземное море, чем Океан… Спаси тебя Господь, о колыбель! Храни тебя Бог, о Франция!
Несмотря на то, что Жильбера нельзя было назвать восторженным человеком, он воздел руки и устремил взгляд вверх.
Королева в изумлении смотрела на него, ничего не понимая.