Графиня де Шарни. Том 1
Шрифт:
Одновременно все электричество, содержавшееся в столь мощном теле, прихлынуло, казалось, к его лбу. Волосы его встали дыбом, как львиная грива. И если бы вместо раннего вечера, когда солнце хоть и клонится к закату, но еще светит, на дворе уже стояла ночь, каждый волос у него на голове наверняка заискрился бы.
Пес резко остановился и посмотрел на человека.
Мирабо нагнулся, взял пригоршню песка и бросил ему в морду.
Пес зарычал и сделал еще один скачок, на три или четыре шага приблизивший его к недругу. Но тот также пошел навстречу псу.
На мгновение зверь замер, как высеченный из гранита пес охотника Кефала; но Мирабо все наступал на него, и обеспокоенный
Мирабо высоко поднял голову, гордый и радостный, словно победитель Истмийских игр.
— Ну, доктор, — сказал он, — господин Мирабо, мой отец, недаром говаривал, что собаки — прямые кандидаты в люди. Вы видите этого наглого труса; теперь он будет угодлив, как человек.
И, опустив руку, он повелительным тоном произнес:
— Сюда, Картуш, ко мне!
Пес поколебался; но Мирабо сделал нетерпеливый жест, и пес снова высунул голову из конуры, вылез, не отрывая взгляда от глаз Мирабо, преодолел таким образом все пространство, отделявшее его от победителя, а очутившись у его ног, тихо и робко поднял голову и кончиком трепещущего языка лизнул ему пальцы.
— Хорошо, — сказал Мирабо, — пошел в будку.
Он махнул рукой, и пес вернулся в конуру.
Молодой человек так и стоял на крыльце, вне себя от страха и удивления. Мирабо повернулся к Жильберу и сказал:
— Знаете, дорогой доктор, о чем я думал, выполняя свою безумную прихоть, свидетелем которой вы сейчас были?
— Нет, но скажите, ведь вы же не просто хотели попытать судьбу, не правда ли?
— Я думал о недоброй памяти ночи с пятого на шестое октября. Доктор, доктор, я пожертвовал бы половиной отпущенного мне срока жизни, чтобы король Людовик Шестнадцатый видел, как этот пес бросился на меня, вернулся в конуру, а потом подошел лизнуть мне руку.
Затем, обращаясь к молодому человеку, он добавил:
— Не правда ли, сударь, вы простите мне, что я осадил Картуша? А теперь, коль скоро вы готовы показать нам дом Друга людей, пойдемте его осматривать.
Молодой человек посторонился, пропуская Мирабо, который, впрочем, судя по всему, не слишком-то нуждался в провожатом и знал дом не хуже его обитателей.
Не задержавшись в первом этаже, он поспешно стал подниматься по лестнице с чугунными перилами весьма искусной работы.
— Сюда, доктор, сюда, — сказал он.
И впрямь, Мирабо с присущим ему одушевлением, с привычкой повелевать, заложенной в его характере, мгновенно превратился из зрителя в главное действующее лицо, из простого посетителя в хозяина дома.
Жильбер последовал за ним.
Тем временем молодой человек позвал отца, человека лет пятидесяти-пятидесяти пяти, и сестер, девушек пятнадцати и восемнадцати лет, и сообщил им о том, какой странный гость их посетил.
Покуда он передавал им историю укрощения Картуша, Мирабо демонстрировал Жильберу рабочий кабинет, спальню и гостиную маркиза де Мирабо, а поскольку каждая комната пробуждала в нем воспоминания, Мирабо с присущими ему обаянием и пылом рассказывал историю за историей.
Владелец и его семья с величайшим вниманием слушали этого чичероне, открывавшего им летопись их собственного дома, и старались не пропустить ни слова, ни жеста.
Когда верхние покои были осмотрены,
— Сударь, — обратился к нему владелец дома, — вы знаете столько историй о маркизе Мирабо и его прославленном сыне, что, сдается мне, вы могли бы, если бы только захотели, рассказать про эти первые четыре ступеньки историю, ничуть не менее примечательную, чем остальные.
Мирабо помедлил и улыбнулся.
— Вы правы, — сказал он, — но об этой истории я собирался умолчать.
— Почему же, граф? — спросил доктор.
— Ей-Богу, судите сами. Выйдя из Венсенской башни, где провел восемнадцать месяцев, Мирабо, который был вдвое старше блудного сына, но нисколько не ожидал, что от радости при его возвращении домашние заколют упитанного тельца, решил потребовать, чтобы ему отдали положенное по закону. То, что Мирабо был оказан дурной прием в родительском доме, имело свои причины: во-первых, он выбрался из Венсенского замка вопреки маркизу; во-вторых, явился в дом, чтобы требовать денег. И вот маркиз, поглощенный отделкой очередного филантропического труда, при виде сына вскочил, при первых же словах, которые тот произнес, схватил свою трость и, как только послышалось слово .деньги., бросился на сына. Граф знал своего отца, но все же надеялся, что в тридцать семь лет ему не может грозить наказание, которое ему сулил отец. Граф признал свою ошибку, когда на плечи ему градом обрушились удары трости.
— Как! Удары трости? — переспросил Жильбер.
— Да, самые настоящие добрые удары трости. Не такие, что раздают и получают в «Комеди Франсез. в пьесах Мольера, но ощутимые удары, способные проломить голову и перебить руки.
— И как поступил граф де Мирабо? — спросил Жильбер.
— Черт возьми! Он поступил как Гораций в первом бою: он ударился в бегство. К сожалению, в отличие от Горация у него не было щита; иначе вместо того, чтобы его бросить, подобно певцу Лидии, он воспользовался бы им, чтобы укрыться от побоев, но за неимением щита он кубарем промахнул первые четыре ступеньки этой лестницы, вот так, как я сейчас, а может, и еще проворнее. Остановившись на этом месте, он обернулся и, подняв собственную трость, обратился к отцу: «Стойте, сударь, четыре ступени — это предел родства!» Не слишком удачный каламбур, но тем не менее он остановил нашего филантропа лучше, чем самый серьезный довод. «Ах, сказал он, — какая жалость, что наш бальи умер! Я пересказал бы ему в письме вашу остроту.» Мирабо, — продолжал рассказчик, — был превосходный стратег: он не мог не воспользоваться открывшимся ему путем к отступлению. Он спустился по остальным ступеням почти так же стремительно, как по первым четырем, и, к великому своему сожалению, никогда больше не возвращался в этот дом. Ну и плут этот граф до Мирабо, не правда ли, доктор?
— О сударь, — возразил молодой человек, приблизившись к Мирабо с умоляюще сложенными руками и словно испрашивая прощения у гостя за то, что никак не может с ним согласиться, — это воистину великий человек!
Мирабо глянул молодому человеку прямо в лицо.
— Вот как? — протянул он. — Значит, есть люди, которые придерживаются о графе де Мирабо такого мнения?
— Да, сударь, — отозвался молодой человек, — и я первый так думаю, хоть и боюсь, что это вам не по вкусу.
— Ну, — со смехом подхватил Мирабо, — в этом доме, молодой человек, не следует высказывать вслух такие мысли, а то как бы стены не обрушились вам на голову.