Графиня де Шарни. Том 1
Шрифт:
Потом, почтительно поклонившись старику и учтиво — обеим девушкам, он пересек сад и дружески помахал рукой Картушу, а пес ответил ему бурчанием, в котором покорство заглушало остатки злобы.
Жильбер последовал за Мирабо; тот велел кучеру ехать в город и остановиться перед церковью.
Но на первом же углу он остановил карету, извлек из кармана визитную карточку и сказал слуге:
— Тайч, передайте от моего имени эту карточку молодому человеку, который не разделяет моего мнения о господине де Мирабо.
И
— Да, доктор, этот человек еще не прочел «Великого предательства Мирабо.»
Вернулся Тайч.
Его сопровождал молодой человек.
— О господин граф, — сказал он с нескрываемым восхищением в голосе, прошу у вас о чести, в которой вы не отказали Картушу: позвольте поцеловать вашу руку.
Мирабо распахнул объятия и прижал юношу к груди.
— Господин граф, — сказал тот, — меня зовут Морне. Если у вас будет нужда в человеке, который готов за вас умереть, вспомните обо мне.
На глаза Мирабо навернулись слезы.
— Доктор, — сказал он, — вот такие люди придут нам на смену. И клянусь честью, сдается мне, они будут лучше нас!
Глава 2. ЖЕНЩИНА, ПОХОЖАЯ НА КОРОЛЕВУ
Карета остановилась у входа в аржантейскую церковь.
— Я говорил вам, что никогда не возвращался в Аржантей с того дня, когда мой отец выгнал меня из дому ударами трости; но я ошибся, я вернулся сюда в тот день, когда сопровождал его тело в эту церковь.
И Мирабо вышел из кареты, обнажил голову и, со шляпой в руке, медленной торжественной поступью вошел в церковь.
Душа этого странного человека вмещала в себя столь противоречивые чувства, что иногда он испытывал тягу к религии, и это в эпоху, когда все были философами, а некоторые доводили свою приверженность философии до атеизма.
Жильбер следовал за ним на расстоянии нескольких шагов. Он увидел, как Мирабо прошел через всю церковь и совсем близко от алтаря Богоматери прислонился к массивной колонне с романской капителью, на которой виднелась дата: XII век.
Мирабо склонил голову, и глаза его вперились в черную плиту, располагавшуюся в самом центре часовни.
Доктору захотелось понять, чем были настолько поглощены мысли Мирабо; он проследил глазами направление его взгляда и обнаружил надпись. Вот она:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ Франсуаза де Кастеллан, маркиза де Мирабо, образец благочестия и добродетели, счастливая супруга, счастливая мать.
Родилась в Дофине в 1685 году; умерла в Париже в 1769 году.
Похоронена в Сен-Сюльпис, затем ее прах перенесен сюда, дабы упокоиться в одной могиле с ее достойным сыном, Виктором де Рикети, маркизом де Мирабо, получившим прозвание Друг людей; он родился в Пертюи, в Провансе, 4 октября 1715 года, умер в Аржантее 11 июля 1789 года.
Молите Господа за упокой их душ.
Культ смерти — столь могущественная религия, что доктор Жильбер
Но если в далеком детстве Жильбер и умел говорить на языке смирения и веры — предположение весьма сомнительное! — то сомнение, эта гангрена нынешнего века, давно уже стерло из его памяти все молитвы до последнего слова и на освободившемся месте вписало свои софизмы и парадоксы.
Сердце его было холодно, уста — немы; он поднял взгляд и увидал, как две слезы бегут по властному лицу Мирабо, на котором страсти оставили свои следы, как извержение оставляет лаву на склонах вулкана.
Слезы Мирабо пробудили в душе у Жильбера странное волнение. Он подошел пожать ему руку.
Мирабо понял.
Будь эти слезы пролиты по отцу, который заключил сына в тюрьму, мучил и терзал его, это было бы необъяснимо или банально.
Итак, он поспешил открыть Жильберу истинную причину своей чувствительности.
— Эта Франсуаза де Кастеллан, матушка моего отца, была достойная женщина,
— сказал он. — Все считали меня отталкивающе безобразным; она одна довольствовалась тем, что объявляла меня некрасивым; все меня ненавидели, а она меня почти любила! Но превыше всего на свете она любила собственного сына. И вот, как видите, любезный Жильбер, я их соединил. А с кем соединят меня? Чьи кости будут покоиться рядом с моими? У меня нет даже пса, который бы меня любил!
И он горько рассмеялся.
— Сударь, — произнес чей-то жесткий, проникнутый упреком голос, такие голоса бывают только у ханжей, — в церкви негоже смеяться!
Мирабо обратил к говорившему залитое слезами лицо и увидел перед собой священника.
— Сударь, — мягко спросил он, — вы священник в этой часовне?
— Да. Что вам от меня угодно?
— В вашем приходе много бедняков?
— Больше, чем людей, готовых уделить им подаяние.
— А известны ли вам люди, у которых милосердное сердце, которым присущ человеколюбивый образ мыслей?
Священник расхохотался.
— Сударь, — заметил Мирабо, — по-моему, вы не так давно оказали мне честь напомнить, что смеяться в церкви не принято.
— Сударь, — парировал уязвленный священник, — вы что же, намерены меня учить?
— Нет, сударь, но я намерен вам доказать, что люди, почитающие своим долгом прийти на помощь ближнему, не так редки, как вы полагаете. Так вот, сударь, по всей вероятности, я буду жить в замке Маре. И каждый мастеровой, не имеющий работы, найдет там и занятия, и плату; каждый голодный старик найдет хлеб; каждый больной, какие бы политические убеждения и религиозные принципы он ни исповедывал, найдет подмогу, и прямо с нынешнего дня, господин кюре, я открываю вам с этой целью кредит в тысячу франков в месяц.