Графиня Гизела
Шрифт:
Ютта стояла на коленях перед умирающей, припав лбом к ее руке. В темных локонах все еще держались увядшие нарциссы, шлейф роскошного голубого платья волочился по грубому полу, своим тихим шелестом приводя ее в ужас и напоминая о последнем страдании материнского сердца, прощение за которое уже невозможно было вымолить…
Глава 4
Бренные останки госпожи фон Цвейфлинген были погребены на небольшом нейнфельдском кладбище с полуразвалившейся оградой.
Здесь не было ни одной поросшей мхом эмблемы, которые встречаются в аристократических склепах и своим каменным языком напоминают о том,
Может быть, эта мысль, а скорее жгучая ненависть к своему сословию, стали причиной, почему госпожа фон Цвейфлинген избрала это скромное место для своей могилы.
В тот самый день, когда земля скрыла исстрадавшееся сердце слепой матери, дочь, покинув Лесной дом, временно поселилась у нейнфельдского пастора. Отсюда она должна была вступить молодой хозяйкой в жилище горного мастера.
Как ни тяжки были для молодого человека переживаемые им дни, сейчас, идя по лесу рядом с любимой девушкой, он был невыразимо счастлив. Забыв все горести и заботы – брат его по-прежнему лежал в нервной горячке и он день и ночь ухаживал за ним (женщины, которая по-матерински была расположена к нему, уже не было), – он думал о том, что у той, кого он боготворил, в целом свете никого не осталось, кроме него. Она идет молча, с опущенными глазами, тихая и сосредоточенная, какой никогда не была. Ее подвижная прежде рука, холодная как мрамор, лежит на его руке… Все это ново и чуждо ей и в настоящее время имеет причину, которая окружает ее новым ореолом, и причина эта – скорбь об умершей матери…
Он знал, что эту безмолвную скорбь выплачет она на его груди и что юная душа ее оживет снова во всей своей свежести и живости, которые так очаровывали его, серьезного молчаливого мужчину. О, как он будет ее лелеять и беречь! Счастье его казалось ему таким же верным, как то, что светит солнце. Не заверяла ли несчетное количество раз Ютта, что «любит его бесконечно», и не радовалась ли она так по-детски, что будет хозяйничать в его доме?
Пасторша приготовила для молодой девушки единственную комнатку в верхнем этаже старинного обветшалого пасторского дома, в которой можно было жить. Немного мебели и фортепиано были перенесены сюда из Лесного дома. Скромный пастырь убогой тюрингенской деревушки, будучи еще кандидатом, полюбил такую же бедную девушку, как и сам, и согласился на первое представившееся пасторское место, чтобы иметь возможность жениться.
Драгоценная мебель также была не на своем месте здесь, как и в мрачной башне. Стены маленькой комнатки были просто-напросто побелены известью. Вдоль них, переплетаясь между собой, вились нежные длинные веточки барвинка. Лучи зимнего солнца, падающие в одно из угловых окон, золотистыми полосами ложились на зеленые побеги этого живого украшения стен и рассохшиеся половицы.
Живописный лесной массив за окнами был скрыт снегом; буйная зеленая листва летом ограничивала обзор, но сейчас можно было видеть все далеко вокруг. Таким образом, зимой из этого окна можно было видеть и замок Аренсберг.
Лишь только наступали сумерки, необитаемое уже много лет барское жилище освещалось, и с приближением ночи
Барон Флери берег маленькую Гизелу как зеницу ока: можно было подумать, что все его чувства и мысли направлены на это нежное создание и на заботу о нем.
В свете всем этим нежным заботам придавало б'oльшую цену то, что Гизела была не его собственным ребенком.
Как известно, графиня Фельдерн имела единственную дочь, которая в первом браке была замужем за графом Штурмом. Ходили слухи, что этот брак, заключенный по взаимному страстному влечению, совершен был против воли графини Фельдерн. Но известно и то, что молодая графиня впоследствии была несчастна и, когда после десятилетнего замужества супруг ее, упав с лошади, разбился насмерть, не особенно огорчилась. У нее было трое детей, но в живых осталась лишь младшая, Гизела.
Незадолго до того, как граф Штурм отошел к праотцам, барон Флери стал министром.
Люди говорили, что его превосходительство еще при жизни ее супруга питал тайную страсть к молодой графине. Слухи эти подтвердились, когда барон, по истечении траура, предложил вдове свою руку и она благосклонно приняла предложение.
Злые языки шептали, что предпочтению этому он обязан был не столько личным качествам, сколько своему влиянию при дворе в А., при помощи которого графиня Фельдерн хотела вновь получить доступ в высший свет. Ибо, как фаворитка принца Генриха и затем его наследница, она долгое время была в опале. Благодаря новому замужеству дочери она успешно достигла своей цели. Время появления ее при дворе льстецы назвали «небесным».
Невиданную роскошь и блеск принесла она с собой. Щедро расточала графиня свои богатства, желая укрепить колеблющуюся под ее ногами почву.
Но ей не суждено было долго наслаждаться своим успехом.
Баронесса Флери, разрешившись мертвым мальчиком, умерла, а три года спустя отправилась за ней и сама графиня Фельдерн – «легко и спокойно, как праведница», говорила людская молва, а с ней вместе и Зиверт. Она была больна только два дня, была соборована как истинная католичка и затем почила с детской, невинной улыбкой на устах. Отовсюду приходил народ полюбоваться этим ангельски прекрасным восковым лицом покоившейся в гробу женщины – столь много грешившей, но никогда не отвечавшей за свои грехи…
Пятилетняя осиротевшая графиня Гизела осталась у своего отчима и была единственной наследницей всех богатств графини Фельдерн, за исключением Аренсберга, еще задолго до ее смерти переставшего быть собственностью графини. К всеобщему изумлению, едва вступив во владение наследством принца Генриха, замок этот, вместе с принадлежащей к нему землей, лесом и полями, графиня Фельдерн продала барону Флери, человеку в ту пору совершенно ей постороннему, за тридцать тысяч талеров под предлогом, что это место, так сказать, стало одром смерти ее друга и пробуждает в ней мучительные воспоминания.