Графиня Гизела
Шрифт:
Ютта быстро подошла к двери.
Рукой она заслоняла огонь свечки, отчего весь свет сосредоточился на ее лице и верхней части тела.
Поистине, такая картина – прелестная девушка на первом плане, затем глубоко утонувшая во мраке галерея, портреты, оленьи головы, подобно каким-то туманным, странным видениям выделявшиеся на стенах, – все это, оттененное красноватым отблеском камина, в зимнюю вьюжную ночь невольно пробуждает в памяти волшебные сказки о заколдованных замках с обитающими в них загадочными существами.
Когда Ютта показалась в дверях, к ней подбежала маленькая, лет шести,
Затем из темноты показалась мужская фигура; из-под серебристой меховой опушки на шапке буквально светилось своей замечательной аристократической бледностью лицо. Поспешность, с которой господин поднимался по ступеням, должна была отразиться некоторым образом на нем, но тем не менее его лицо выражало полнейшую сдержанность в то время, как он остановился перед Юттой. Мужчина ввел ребенка в галерею и поклонился молодой девушке с непринужденностью светского человека.
– Там, в экипаже, с беспокойством и боязнью, вполне извинительными, ждет моего возвращения дама, – произнес он с едва заметной улыбкой, которая вместе с необыкновенно звучным голосом производила неотразимое впечатление. – Будьте так добры, позаботьтесь об этом ребенке, пока я вернусь и представлюсь вам по всем правилам этикета.
Вместо ответа Ютта, грациозно положив руку на плечо девочки, повела ее в комнату, а незнакомец в сопровождении Зиверта отправился к экипажу.
– Мама, я веду к тебе гостью, очень милую маленькую девочку! – весело сказала молодая девушка. Казалось, от только что происшедшей неприятной сцены не осталось и следа.
Она вкратце рассказала матери, что случилось в лесу.
– Так позаботься о чае, – произнесла, поднимаясь с кресла, госпожа фон Цвейфлинген.
Своими исхудалыми руками она стала поправлять складки убогого платья, приводить в порядок чепчик и волосы. Невзирая на полнейший отход от света, в ней было что-то, бессознательно, помимо ее воли сохранившееся от него и напоминавшее о нем – это была манера держаться. Этот гордо выпрямившийся тщедушный стан, эти бледные руки, не без грации сложенные на груди, конечно, не напоминали того обворожительного оригинала, изображение которого висело в комнате, но тем не менее вся фигура говорила, что и она когда-то была на своем месте в великосветском салоне.
– Подойди сюда и дай мне руку, дитя мое, – благосклонно произнесла она, повернувшись в сторону, где стояла незнакомая девочка.
– Сию минуту, – ответил ребенок, до сей поры с некоторой боязнью смотревший на пожилую женщину, – я только спущу на пол Пуса.
Она осторожно вытряхнула из меховой муфточки ангорского кота. Животное было закутано в ватное розовое шелковое одеяло и изо всех сил стремилось вырваться на свободу. Ютта помогла ему освободиться. Кот стал потягиваться, расправляя свои члены, утомленный чересчур долгой неподвижностью, потом выгнул спину и жалобно мяукнул.
– Стыд какой, ты начинаешь выпрашивать милостыню, Пус, – с упреком сказала девочка, бросая, однако же, взгляд на
– Бедняжка Пус проголодался, – улыбнулась Ютта. – Мы сейчас накормим его, только сперва разденем маленькую хозяйку.
С этими словами она подошла к ребенку. Но девочка отодвинулась, отстраняя ее руки.
– Я сама могу это сделать, – произнесла она очень решительно. – Терпеть не могу, когда Лена меня раздевает, но она всегда это делает, точно я кукла какая.
Сняв капор и салоп, она подала их Ютте.
Девушка с видимым удовольствием провела рукою по собольей опушке салопа из дорогой шелковой материи. При этом она почувствовала как бы некоторый благоговейный страх, ибо по всему было видно, что это маленькое создание, стоящее перед ней, принадлежало к очень знатному семейству…
Действительно, ребенок мало походил на других детей. Несколько высокая для своих лет, девочка была узкой в плечах и слишком худощавой: ее плоская тоненькая фигурка казалась как бы сжатой дорогим зимним костюмом. Густые, почти бесцветные волосы были острижены, как у мальчика, и зачесаны назад. Эта незатейливая прическа придавала ее личику некоторую угловатость, и с первого взгляда девочка могла не понравиться. Но можно ли было устоять перед этими глубокими, невинно смотрящими детскими глазами! При взгляде на них забывались и худощавость, и угловатость этого маленького личика. Глаза были прекрасны. Сейчас они серьезно и вдумчиво смотрели на изможденное лицо старой слепой женщины. Девочка стояла возле нее и держала ее за руку.
– Так ты, малютка, – говорила госпожа фон Цвейфлинген, привлекая ее ближе к себе, – очень любишь своего Пуса?
– Да, очень люблю, – подтвердила девочка. – Мне его подарила бабушка, и потому я люблю его больше всех кукол, которые дарит мне пап'a. Я кукол совсем не люблю, – добавила она.
– Как, тебе не нравятся такие прекрасные игрушки?
– Нисколько. У кукол такие противные глаза! И это вечное одевание и раздевание надоедает мне ужасно. Я не хочу быть такой, как Лена, которая мучает меня новыми платьями. Лена сама очень любит наряжаться, я это хорошо знаю.
Госпожа фон Цвейфлинген с горькой улыбкой повернула голову в сторону, где шуршало платье Ютты. Она широко раскрыла свои невидящие глаза, как будто бы в этот момент могла лицезреть дочь, слегка покрасневшую под лишенным выражения взглядом матери.
– Ну да, конечно, Пус должен тебе больше нравиться, – после небольшой паузы продолжила слепая, – он никогда не меняет своего туалета.
Девочка улыбнулась. Лицо ее мгновенно преобразилось: худенькие щечки округлились, маленький бледный ротик изящно изогнулся.
– О, он мне нравится еще больше потому, что он очень понятлив, – проговорила она. – Я рассказываю ему разные хорошие истории, которые знаю и которые сама придумываю, а он лежит на подушке, смотрит на меня и мурлычет – он всегда так делает, когда ему что-нибудь нравится… Пап'a смеется надо мной, но ведь это правда – Пус знает мое имя.
– О, да это замечательное животное! А как тебя зовут, малютка?
– Гизела. Так звали и мою покойную бабушку.
Слепая вздрогнула.
– Твою покойную бабушку! – повторила она, едва дыша от волнения. – Кто была твоя бабушка?