Графиня Рудольштадт
Шрифт:
– Господин Маттеус, – сказала она с деланной веселостью, – я вижу сквозь маску, что у вас ввалившиеся глаза и усталый вид. Должно быть, вы совсем не спали эту ночь.
– Вы шутите, сударыня, и это очень великодушно с вашей стороны, – с некоторой язвительностью ответил Маттеус, – но, так как вы имеете счастье жить с открытым лицом, мне лучше видно, что вы изволите приписывать мне усталость и бессонницу, от которой нынче ночью страдали вы сами.
– Ваши говорящие зеркала сказали мне это еще до вас, господин Маттеус. Я знаю, что сильно подурнела, и думаю, что скоро подурнею еще больше,
– Вы скучаете, сударыня? – спросил Маттеус таким же тоном, каким спросил бы: «Вы изволили звонить, сударыня?»
– Да, Маттеус, ужасно скучаю и, кажется, больше не вынесу этого заточения. Меня не удостаивают ни посещением, ни письмом, – я вижу, что меня здесь забыли. Вы единственный человек, с кем я общаюсь, и, надеюсь, мне дозволено будет сказать, что мое положение начинает казаться мне тягостным и странным.
– Я, сударыня, не могу себе позволить судить о вашем положении, – возразил Маттеус, – но мне показалось, что совсем недавно у вас был посетитель и что вы получили письмо.
– Кто вам сказал подобную вещь? – вскричала, покраснев, Консуэло.
– Сударыня, я бы ответил на это, – с лукавой иронией сказал он, – если бы не боялся рассердить вас и наскучить своей болтовней.
– Будь вы моим слугой, Маттеус, быть может, я и стала бы относиться к вам свысока, но ведь до сих пор я прислуживала себе сама, а что до вас, то вы, по-видимому, скорее играете здесь роль сторожа, нежели дворецкого. Поэтому я прошу вас, если вам угодно, поболтать со мной, как всегда. Сегодня утром вы блистаете таким остроумием, что никак не можете мне наскучить.
– Скука сделала вас снисходительной. Хорошо, сударыня, я расскажу вам, что нынешней ночью в замке было большое празднество.
– Это мне известно, я слышала звуки музыки и шум фейерверка.
– Вот благодаря этому шуму и беспорядку некий господин, за которым со времени вашего прибытия сюда, сударыня, установлен строгий надзор, сумел, вопреки категорическому запрещению, проникнуть в наш парк. И это повлекло за собой весьма печальное событие… Впрочем, я боюсь, сударыня, огорчить вас…
– С некоторых пор я предпочитаю огорчение скуке и тревоге. Говорите же скорее, господин Маттеус.
– Так вот, сударыня, сегодня утром я видел, как вели в тюрьму самого любезного, самого молодого, самого красивого, самого храброго, самого щедрого, самого умного и самого благородного из всех моих господ – рыцаря Ливерани.
– Ливерани? Кто это? – взволнованно вскричала Консуэло. – В тюрьму? Рыцаря? О Боже! Скажите мне, кто он, этот рыцарь? Кто такой этот Ливерани?
– Разве моего описания недостаточно? Мне неизвестно, насколько близко знакома с ним госпожа, но достоверно одно – его отвели в большую башню за то, что он разговаривал с вами и писал вам, а потом отказался показать его светлости ваш ответ.
– Большая башня… Его светлость… Скажите, Маттеус, это не шутка? Разве я нахожусь здесь во власти какого-то могущественного князя, который обращается со мной как с государственной преступницей и карает всех своих подданных, проявляющих ко мне хоть немного участия? Или просто меня мистифицирует какой-нибудь сумасбродный богач, желающий напугать меня
– Мне не запрещено сообщить вам, что вы находитесь у очень богатого князя – философа и весьма умного человека…
– А также у главы совета Невидимых? – добавила Консуэло.
– Не знаю, сударыня, что вы имеете в виду, – с невозмутимым спокойствием ответил Маттеус. – В списке титулов и званий его светлости никогда не было упоминания об этом.
– Но нельзя ли мне повидаться с этим князем, упасть к его ногам, вымолить у него свободу для рыцаря Ливерани, который – я могу в этом поклясться – не совершил ни одного нескромного поступка.
– Не знаю, но думаю, что добиться этого будет нелегко. Впрочем, каждый вечер, на несколько минут, я имею доступ к его светлости и докладываю о здоровье и времяпрепровождении госпожи. Если вы напишете, мне, может быть, удастся передать записку ему лично, минуя секретарей.
– Мой милый Маттеус, вы воплощенная доброта, и я убеждена, что вы пользуетесь доверием князя. Ну, разумеется, я напишу письмо, раз вы так великодушны и сочувствуете рыцарю.
– Это верно, я сочувствую ему больше, чем кому бы то ни было. Рискуя собственной жизнью, он спас меня во время пожара. Он ухаживал за мной и вылечил мои ожоги. Купил мне новые вещи взамен сгоревших. Проводил целые ночи у моей постели, словно он был моим слугой, а я – его господином. Вырвал из когтей порока мою племянницу и своими добрыми советами и щедрой помощью превратил ее в порядочную женщину. Сколько добра сделал он в наших краях и даже, как говорят, во всей Европе! Это превосходнейший молодой человек, и его светлость любит его как родного сына.
– Тем не менее он отослал его в тюрьму за ничтожную провинность!
– О нет, сударыня, в глазах его светлости нет ничтожной провинности, когда речь идет о нескромном поступке.
– Стало быть, князь непреклонен?
– Это сама справедливость, но он страшно строг.
– Что же заставило его обратить внимание на меня, и как могу я повлиять на решение его совета?
– Вы сами понимаете, сударыня, что это мне неизвестно. Множество тайн постоянно бурлит в этом замке, особенно в то время, когда князь приезжает сюда на несколько недель, что бывает не часто. Если бы скромный служитель вроде меня позволил себе попытку проникнуть в эти тайны, он бы недолго удержался на месте. А так как я старший среди лиц, состоящих на службе в этом доме, то вы, сударыня, должны понять, что я не любопытен и не болтлив. В противном случае…
– Я понимаю, Маттеус. Но, скажите, могу я спросить, очень ли суровы порядки той тюрьмы, где содержится рыцарь?
– Должно быть, очень суровы. Правда, мне неизвестно, что происходит в башне и в подземельях, но только больше людей входило туда, чем возвращалось оттуда. Возможно, там есть выходы прямо в лес, но я их не видел.
– Маттеус, я вся дрожу. Неужели я навлекла на голову этого достойного молодого человека серьезную опасность? Скажите мне, каков характер этого князя? Вспыльчив он или хладнокровен? Чем диктуются его приговоры – мимолетной вспышкой гнева или продолжительным и обдуманным неудовольствием?