Графиня Салисбюри
Шрифт:
— Но в бумагах его ничего не нашли; из этого я заключил, что все предписания должны храниться у вас, потому что, вероятно, вы получали письменные приказания: мысль о таких злодеяниях может прийти в голову только тем, кто может воспользоваться их исполнением.
— Я их сохранил, как средство к спасению или мщению.
— Они теперь с вами?
— Со мной, ваше величество.
— И отдадите их мне?
— Если только ваше величество прикажет.
— Хорошо… помните, что я обещал вам прощение, с условием рассказать мне все подробно;
— Лишь только ваше величество изволили отправиться в армию, — продолжал Монтраверс трепещущим еще голосом, но спокойнее прежнего, — как мне и Гюрнаю приказано было ехать за королем в Кенилворт и отвезти его в Корф, где, однако, он пробыл только несколько дней, и потом был отправлен в Бристоль, а из Бристоля перевезен в Берклей, находящийся в Глочестерском графстве, где стражем его назначен был кастелян того замка, хотя, впрочем, и мы оба находились при нем для исполнения полученных нами предписаний.
— Какого рода были эти предписания? — спросил Эдуард в свою очередь дрожащим голосом.
— Дурным обращением довести пленника до того, чтобы он сам лишил себя жизни.
— Это повеление было письменное? — спросил король.
— Никак нет, ваше величество, словесное.
— Остерегитесь говорить то, чего доказать не можете, Монтраверс!
— Вашему величеству было угодно, чтобы я говорил всю истину…
— Но… от кого… — едва мог выговорить Эдуард, — получили вы это повеление?
— От Робера Мортимера.
— А! — и Эдуард вздохнул свободнее.
— Король переносил все с такой кротостью и терпением, что заставлял нас часто колебаться в исполнении полученных предписаний.
— Бедный страдалец!.. — сказал тихо Эдуард.
— Наконец, получено было известие, что ваше величество должны скоро возвратиться; угнетения наши не могли довести до отчаяния короля; напротив, он покорялся своей участи, переносил все с ангельским терпением; тогда, вероятно, заметив, что невозможно ожидать от этого успеха, мы получили повеление за печатью Эрсфорского епископа…
— По крайней мере, это повеление, я надеюсь, с вами! — вскричал Эдуард.
— Вот оно, ваше величество.
С этими словами Монтраверс подал королю бумагу за печатью епископа; Эдуард развернул ее тихо, дрожащими руками.
— Но как могли вы исполнить повеление епископа, — продолжал Эдуард, — в то время, как король был в отсутствии, а королева правительницей? Разве тогда все, кроме только меня одного, могли царствовать? И все имели право казнить в отсутствие того, кто один мог миловать!..
— Прочтите, ваше величество, — сказал хладнокровно Монтраверс.
Эдуард взглянул на бумагу, на ней заключалось все повеление в одной строке, но эта строка изобличала руку той, которая ее начертала.
— Почерк руки королевы!.. — вскричал с ужасом Эдуард.
— Да, ваше величество, это ее почерк, — продолжал Монтраверс, — они знали, что мне известен почерк руки королевы, потому что я был ее секретарем.
— Но… — сказал Эдуард,
— Да, ваше величество, потому что сыновняя любовь ваша предполагает запятую после слова жить; но запятой нет, и поэтому, зная желание правительницы и ее любимца, мы думали, что запятая должна быть после слова нельзя; тогда и выходит следующий смысл: Эдуарду жить нельзя, умертвить его.
— Боже мой! — сказал тихо король, заскрежетав зубами и отирая пот с лица, — получив такое повеление — они преступлением истолковали смысл его; и жизнь короля зависела от одной запятой! Это приговор лицемерных монахов. Праведный Боже! Известно ли тебе то, что делают последователи твои на земле?..
— Что касается нас, ваше величество, то мы знали, что заключало в себе это повеление; и… его исполнили.
— Я хочу непременно знать, как вы его исполнили; по возвращении моем я нашел тело его уже на катафалке; но несмотря на это, я приказал при себе облачить его в королевские одежды и искал на всем теле признаков насильственной смерти, потому что подозревал преступление… но, ничего, решительно ничего, не мог найти. Еще раз повторяю, что я вас прощаю, и поэтому не бойтесь, один я рискую в этом случае умереть от огорчения, слушая такой рассказ!.. Итак, говорите все, я этого хочу, вы видите, я имею довольно присутствия духа, довольно силы… — и при этих словах Эдуард, обратясь к Монтраверсу и стараясь придать лицу своему спокойное выражение, устремил свой взор на убийцу. Он старался повиноваться, но голос его дрожал и слова замирали.
— Избавьте меня от этих подробностей, ваше величество, ради Бога! Возвращаю вам ваше слово, как будто вы ничего не обещали, прикажите казнить меня.
— Я тебе сказал, что я хочу все знать, — сказал Эдуард, — если бы даже нужно было прибегнуть к пытке! Итак, не принуждай меня к этому средству! Потому что я способен теперь на все.
— Если так, то не смотрите на меня, ваше величество; сходство ваше с покойным королем так разительно, что я вижу его восстающим из могилы и требующим мщения.
Эдуард отвернулся и, опустив голову на руки, сказал тихим голосом:
— Теперь говорите.
— 21-го сентября, утром, — продолжал Монтраверс, — мы, по обыкновению, вошли в его комнату, не знаю, по предчувствию ли, или потому, что лица наши обнаруживали наше намерение, король вскричал, увидев нас; потом, бросившись со своей постели, упал на колени и умолял нас не лишать его жизни, не дав как следует приготовиться к переходу в вечность.
— И вы, злодеи, лишили короля того, в чем не отказывают и самому последнему преступнику, — короля!.. Который просил, имея все право приказать вам?.. Но этого не было воспрещено в полученном вами повелении В нем велено было убить тело, но не губить души.