Графиня Шатобриан

Лаубе Генрих

Неприятель уже в продолжение четырех недель приближался к нам от Лоди, под предводительством Пескары, Ланнуа и Бурбона. Все наши старейшие предводители, и ла Палисс во главе их, советовали королю снять осаду, так как, в противном случае, он будет заперт между Павией и приближавшимся императорским войском. Мы же, молодежь, были того мнения, что следует во что бы то ни стало продолжать осаду Павии, так как считали неприличным отступить перед государственным изменником Бурбоном. Бонниве со своим обычным высокомерием особенно горячо отстаивал это мнение, а король заранее дал себе слово, что скорее умрет, чем снимет осаду. Таким образом, мы остались на месте и укрепились на левом берегу Тичино, чтобы закрыть неприятелю дорогу в Павию. Фронт наш со стороны Лоди был защищен рвом и валом, а левое крыло расположилось у парка Мирабелло, окруженного каменной стеной. Здесь мне пришлось сражаться рядом с несчастным герцогом Алансонским…»

– Господи!.. – воскликнула невольно Маргарита, услыхав имя своего мужа.

«Вилла Мирабелло со своим роскошным парком, уже покрытым первой весенней зеленью, представляла собой нечто волшебное. Она долго была любимым местопребыванием

миланских герцогов; под деревьями тенистого парка прогуливались некогда поэты и влюбленные. Но с нашим прибытием царившая здесь тишина впервые нарушилась грохотом пушек и стонами умирающих. Во время осады Павии мы прожили с герцогом Алансонским несколько недель на этой вилле, не принимая никакого участия в происходивших стычках. Мы составляли арьергард и потому менее всего рассчитывали очутиться в центре решительной битвы. Стены парка, по своему громадному протяжению, не могли быть защищены надлежащим образом, но мы не придавали этому особенного значения, тем более, что носились слухи, будто у неприятеля такой недостаток в деньгах, что он с трудом содержит своих наемников. Как и следовало ожидать, слухи эти оказались ложными, потому что испанцы нашли в Америке неисчерпаемые сокровища; говорят, что они там добывают золото, как у нас железо! Одним словом, против всякого ожидания, неприятель решил проложить себе дорогу к Павии через парк Мирабелло. Расчет был вполне верен, потому что король должен был оставить свой укрепленный лагерь и поспешить к нам на помощь. В ночь на 24 февраля мы спокойно сидели с герцогом за шахматной доской, как вдруг услышали усиленную канонаду со стороны королевского лагеря и, предполагая, что неприятель случайно попал под огонь хорошо укрепленных батарей Гальо де Женульяка, спокойно продолжали нашу игру и только послали нескольких всадников узнать, в чем дело. Те еще более успокоили нас, так как привезли известие, что неприятель под прикрытием ночи делает попытки прорваться через ров в лагерь короля. Между тем испанцы в это время усердно трудились у стены парка и пальба была начата ими с единственной целью заглушить шум производившихся работ, так что мы только на рассвете заметили, что в стене пробита брешь от тридцати до сорока туазов и что испанская армия идет форсированным маршем через парк по направлению к Павии. Вы можете себе представить, с какой поспешностью бросились мы в ряды неприятеля. Сначала все шло как нельзя лучше; мы атаковали испанцев с фланга, а старик Гальо встретил их пушечными выстрелами со своих батарей. Как живительно действовал на нас тогда свежий утренний воздух и восходящее солнце; мы видели, как падали испанцы под пулями Гальо, как разорвались их ряды и они бросились врассыпную. Но тут счастье неожиданно изменило нам; я только что послал гонца к королю с радостным известием, что нам удалось расстроить неприятеля с фланга и взять несколько пушек, как сам король, видя бегущих врагов и преждевременно уверенный в победе, бросился из лагеря со своими жандармами и смело напал на неприятеля. Бурбон и Пескара должны были торжествовать в этот момент, потому что король своей поспешностью не только лишил себя крепкой позиции, но, заслонив от нас неприятеля, принудил к бездействию. Гарнизон Павии тотчас же воспользовался оплошностью короля, чтобы выйти из города, под предводительством храброго Антонио де Лейва, и на наших глазах присоединился к войску Пескара и Бурбона, потому что в лагере не было достаточно людей, чтобы остановить его. Тут началась настоящая битва. Хотя мы потеряли выгодную позицию, но были настолько воодушевлены и исполнены мужеством, что, быть может, успех остался бы на нашей стороне, если бы каждый из нас исполнил честно свою обязанность. К несчастью, этого не случилось, чему я сам был свидетелем…

Мы с герцогом Алансонским составляли левый фланг; к нам с правой стороны примыкал сильный отряд швейцарцев; король находился в центре, окруженный цветом дворянства; между королем и правым флангом стояло храброе войско немецких наемников в числе 5000 человек; правым флангом командовал ла Палисс. В этом порядке стояли мы в момент начала битвы; никогда не забуду я величественной картины, которая представилась тогда моим глазам. Яркое южное солнце освещало всю нашу боевую линию, начиная от старого ла Палисса, выехавшего вперед с целью взглянуть на расположение войск, до равнодушной физиономии супруга герцогини Маргариты, который стоял в стороне у левого фланга и безучастно оглядывался по сторонам. В центре рельефно выдавались фигуры двух всадников: короля Франциска в великолепном панцире и шлеме с белыми перьями и храброго герцога Суффолька, последнего отпрыска английского королевского дома Иорков. Последний предводительствовал у нас немецкими наемниками; его мрачная, угрюмая наружность представляла резкий контраст с его белою лошадью и данным ему прозвищем «белый конь». Первый натиск неприятеля был с этой стороны, потому что Бурбон направил своих немецких наемников на наших немцев; эти люди ринулись друг на друга, как разъяренные медведи. Швейцарцы не поддержали вовремя наших немцев, которые были осилены большинством; «белый конь» пал мертвый. Победа осталась за изменником Бурбоном, который устремился на наш правый фланг и разбил его. Старый ла Палисс не дожил до этого момента; его лошадь была смертельно ранена; толпа неприятелей окружила его, и один неаполитанский капитан отнял у него шпагу. Но тут какой-то испанец из зависти, что не ему достался такой важный пленник, прицелился из своего ружья и убил наповал нашего старого маршала.

Что это был за ужасный день! Как вы можете себе представить, король не оставался праздным и работал наравне с нами. Предводительствуя своими жандармами, он разрывал один за другим ряды неприятельской конницы и собственноручно убил маркиза Сен-Анжа, потомка знаменитого албанского вождя Скан-дер-Бега, и еще четырех или пятерых военачальников. «Да здравствует король Франциск!» – кричали окружавшие его сеньоры, не уступая ему в храбрости и скашивая вокруг себя врагов, которые падали

направо и налево. Мы, вероятно, справились бы с испанцами, если бы Пескара не прибегнул к одному средству, которое ни в каком случае нельзя назвать рыцарским, но которое увенчалось полным успехом. Он направил на нас двухтысячный отряд бискайских стрелков, ловких и хитрых как лисицы, которые моментально рассеялись между неприятельской и нашей конницей. Мишенью для них должны были служить блестящие панцири наших рыцарей и военачальников, издавна пользовавшихся военной славой. Быстро один за другим упали с лошадей: Луи де ла Тремуйль, Луи д\'Ар – учитель и друг Баярда, Сан-Северин – шталмейстер короля, маршал Фуа – брат Франциски и множество других. Но все еще развевались перья на шлеме короля и ему удалось пробраться вперед; Пескара был сброшен с лошади и ранен; Ланнуа принужден был отступить, так что в этот момент победа казалась еще возможной. Я бросился вперед со своими людьми на помощь королю, который врезался в ряды неприятеля, но тут, к ужасу своему, заметил, что налево и сзади меня неожиданно образовалось пустое пространство. Герцог Алансонский, видя, что значительная часть войска уничтожена, лучшие из военачальников убиты, окончательно потерял голову и, скомандовав: «Sauve qui peut» («Спасайся, кто может!»), обратился в постыдное бегство со всеми жандармами левого фланга…»

– Остановитесь на минуту, – сказал архиепископ, прерывая чтеца, – герцогине Алансонской сделалось дурно.

– Дитя мое, опомнись! – воскликнула правительница, бросаясь на помощь дочери. – Твой негодный муж не заслуживает ни малейшего сожаления, он погубил короля своей трусостью.

– Мне сделалось дурно не от участия к нему, а от стыда, что я должна носить его имя, – ответила Маргарита, открывая глаза.

– А король, мой храбрый сын? Что сталось с ним? Ради Бога, читайте дальше, Бюде.

Канцлер продолжал читать:

«…Роковое «Sauve qui peut» оказало свое действие; швейцарцы оставили меня и бросились вслед за герцогом Алансонским; когда я оглянулся, то увидел многочисленную толпу людей, бежавших врассыпную по Миланской дороге. С этого момента гибель наша сделалась неизбежной, потому что вся тяжесть битвы легла на короля и окружавших его сеньоров!..»

– Нет, я не имею права жаловаться, – сказала правительница взволнованным голосом. – Мне остается только благодарить Бога, что он спас жизнь моему сыну в этот ужасный день! Кончайте скорее письмо, мой дорогой Бюде!

«…Неприятель со всех сторон окружил нас; началась настоящая бойня; я с замиранием сердца вспоминаю о тех ужасах, которые происходили вокруг меня. Я видел злополучного Бонниве, на которого падала ответственность за печальный исход этого дня; он не хотел его пережить; с непокрытой головой, запыленный, окровавленный, он делал знаки Дисбаху, предводителю бежавших швейцарцев, чтобы тот приблизился к нему. Затем я видел, как они вдвоем бросились прямо на штыки бурбонских наемников и упали замертво; в то же время толпа неприятелей отрезала короля от его воинов, а он, покрытый кровью с головы до ног, сражался один, пока, наконец, его конь не взвился на дыбы и рухнул на землю вместе с ним…»

– Пресвятая Дева! – воскликнула правительница. «В этот же момент я также полетел с моей раненой лошадью и так как не мог сразу освободиться от тяжести лежавшего на мне животного, то поневоле видел то, что происходило вокруг меня. Бурбон искал Бонниве, чтобы убить его, и я слышал, как он бранился, думая, что жертва его мести ускользнула от него. Но тут вид убитого врага обезоружил его: «Несчастный! – воскликнул Бурбон, наклоняясь к трупу, – ты виноват в бедствиях, постигших Францию и меня!» Как будто Бонниве советовал ему изменить отечеству! Когда меня вытащили из-под лошади, все было кончено. Король сам освободился от своего коня и сражался пеший как лев, не обращая внимания на своих друзей, которые советовали ему положить оружие. Его, наверно, постигла бы участь маршала ла Палисса и других военачальников, если бы в это время к нему не подошел сообщник Бурбона Помперан и не заговорил с ним. Помперан упрашивал его довериться Бурбону, но король Франциск возразил с гневом, что он не хочет иметь дело с изменником. Тогда позвали неаполитанского вице-короля Ланнуа, который принял на коленях окровавленную шпагу короля Франциска и предложил ему взамен свою.

Вот вам верное описание несчастной битвы при Павии, мой дорогой Бюде. Французское войско уничтожено, большая часть его перебита, остальные взяты в плен. Из наших в руках неприятеля: король Наваррский, граф Сен-Поль, Флеранж, Монморанси и Клеман Маро, который был ранен и взят в плен одновременно с королем. Испанцы так очарованы беспримерной храбростью короля и так ухаживают за ним, что иногда нам кажется, что все это был сон и мы у себя дома. Одни только раны постоянно напоминают нам жестокую действительность. Я слышал сегодня, что короля намереваются увезти в какую-то крепость, чтобы умерить восторг немецких наемников, которые хотят иметь его своим предводителем. Кончаю мое длинное послание, чтобы передать его гонцу, которому дали разрешение отвезти правительнице письмо короля. Победа неприятеля так велика, что он не придает никакого значения нашим письмам. Постарайтесь утешить графиню Шатобриан; мое сердце обливается кровью, когда я думаю о ее горе.

Ваш Шабо де Брион.»

После чтения письма наступила минута гробового молчания. Шумные восклицания горестного удивления заменились печальным раздумьем; каждый мысленно взвешивал последствия неожиданного исхода войны, так как существование Франции теперь висело на волоске. Она лишилась всего войска, военачальников и храброго короля, а победитель Павии, император Карл V, со всех сторон угрожал ей, начиная с Фландрии и Брабанта до Франшконте и Средиземного моря. Император мог беспрепятственно проникнуть через Пиренеи в качестве испанского короля и, как союзник Англии, предоставить этому непримиримому врагу Франции северные провинции, а победителя Бурбона наградить южной Францией. Таким образом, казалось, что было достаточно одного мановения грозного императора, чтобы вычеркнуть имя Франции из списка европейских государств.