Грамматика современного японского языка
Шрифт:
Айзек в ответ на мое заявление обиженно открыл рот, такое ощущение, что собрался даже наорать на меня, как Гитлер бы наорал на Гиммлера. Но актер вовремя опомнился и закрыл рот обратно. И слава Богу — а то бы пришлось съездить ему по морде, чтобы показать генералам, что двойник фюрера под моим полным контролем.
Офицеры Вермахта тем временем обеспокоенно переглянулись.
— Благодарю за честность, — кивнул Ольбрихт, — Хорошее начало.
Рожа у Ольбрихта становилась все более суровой и решительной с каждой секундой. А еще он упорно отказывался
Военные теперь во все глаза пялились на Айзека, каждый явно мысленно сличал его с Гитлером и искал отличия. Ну теперь-то, когда я сам признался, что Айзек — не Гитлер, им это будет легко. А вот без моей подсказки хрен бы большинство из них догадалось. Гитлер был их божеством, я прямо чувствовал, как им всем хотелось зигануть, как только мы вошли в зал. Немцы были в этом смысле отлично выдрессированы, сам образ Гитлера внушал им бессознательный страх.
— Где настоящий Гитлер, генерал Ольбрихт? — поинтересовался я.
Ольбрихт нахмурился:
— По моей информации — мертв.
— Не-а. Вы ошибаетесь. Гитлер на самом деле при смерти, ведь я сам стукнул его головой о светильник, вот этими вот самыми руками. Но он пока что еще жив. Его охрана во главе с Раттенхубером похитила его и куда-то увезла. И я надеялся, что фюрер попался вам, генерал. А если это не так — то у нас с вами проблемы, серьезные.
От моих слов генералы сначала впали в ступор, потом несколько военных заговорили разом…
— А где фюрер?
— Выходит, он жив?
— Гиммлер пытался убить Гитлера? Не верю!
— Нужно немедленно вернуть войска в казармы…
— Глупости! Надо найти Гитлера и закончить начатое!
Кто-то мрачно качал головой, кто-то побелел, а чей-то адъютант уже полез за пистолетом, явно с неприятными для меня целями…
— Спокойствие, господа, — заткнул всех Ольбрихт, — Угомонитесь, прошу вас. Я рассматривал и этот вариант — вариант, что Гитлер просто ранен. Но тут надо бы по-хорошему разобраться. А в казармы мы возвращать никого не будем. Мне кажется, мы уже зашли слишком далеко, чтобы отыгрывать всё назад.
— Именно так, — я согласился с Ольбрихтом, — Назад отыгрывать некуда. Если Гитлер оклемается и предъявит себя германской нации — вы все будете болтаться на виселицах. И я тоже. А мне не хотелось бы подыхать, тем более в вашей компании, фольксгеноссе.
Я указал на генеральского адъютанта, того самого, у которого руки чесались расстегнуть кобуру.
— Ольбрихт, напомните вашим людям: если я пустил вас сюда с оружием — это не значит, что за него можно хвататься. Клиника, напоминаю, окружена частями ??. И внутри набита ими же. Так что если в меня полетит хоть одна пуля — никто из вас отсюда живым не выйдет.
— Вы гарантировали нам всем безопасность, — обиженно ответил Ольбрихт, — Но вы правы. Мы пришли говорить, а не стрелять друг в дружку. Эрнст, оставьте ваш пистолет в
Эрнст, уже пожилой мужик с погонами гауптмана, в ответ одарил Ольбрихта белоснежной улыбкой. И пистолет трогать больше и правда не пытался. Однако меня этот Эрнст все еще серьезно напрягал, он мне не нравился. Вот этот явно отморозок и радикал.
И определено готов помереть, забрав с собой в могилу, например, Гиммлера, то есть меня. У этого ублюдка рожа человека, который полагает себя рожденным для подвигов — вот таких я с детства не перевариваю.
— Рад, что мы вернулись в конструктивное русло, — кисло заметил я Ольбрихту.
— Не вернулись, — отрезал Ольбрихт, — Не стройте иллюзий. Я лично не верю, что вы пытались убить фюрера. Вы нам лжете.
Ну а это уже ожидаемо. Понятное дело, что я для них монстр и чудовище во плоти, понятное дело, что от Гиммлера ничего хорошего не жди. Гиммлер добавляет себе детскую кровь в овсянку каждое утро — по крайней мере, смотрели на меня военные так, как будто я и правда это делаю. И их можно было понять. Гиммлер и правда конченая мразь, с этим никто не поспорит. Вот только я оказался теперь в его теле, и я не намерен был терпеть такого отношения ко мне…
— Хотите доказательств? — поинтересовался я.
— Хах, — Ольбрихт сухо хмыкнул, — Можно подумать, вы способны их дать!
Я кивнул моему адъютанту Гротманну.
У Гротманна на такой случай как раз был с собой мешок — прямиком из больничного морга. Сейчас Гротманн открыл мешок и высыпал на стол круглые предметы, напоминавшие весом и формой спелые арбузы. Но это были не арбузы, а аккуратно отделенные от тел головы: рейхсляйтера Бормана и рейхсминистра Шпеера.
Шеи голов были подвязаны бинтами, чтобы не запачкать стол, у Бормана рожа застыла в посмертной гримасе ужаса, пуля пробила ему лоб. А вот Шпеера, которому я стрелял в лицо, узнать можно было только с трудом — разве что по сохранившемся рту, ушам и одному глазу.
Головенка Бормана тут же покатилась по столу и уперлась в бутылку коньяка, голова Шпеера со стола чуть не упала, так что Гротманну пришлось её ловить.
Военные заахали, кто-то выругался, а кто-то забормотал начало «Отче нашего».
А Ольбрихт удивленно поднял брови.
— Узнаете? — поинтересовался я, — Или мне надо было подписать эти головы?
Ольбрихт на миг утратил дар речи. Потом облегченно выдохнул:
— Не нужно. Тут и без подписей ясно. Борман и Шпеер. Но черт побери…
Вот теперь генералы были дезориентированы полностью. Никто больше ничего не понимал. Такого хода от Гиммлера явно не ждал никто.
Надо было ковать железо, пока горячо, так что я решил вогнать вояк в еще больший шок.
— Геббельса сюда! — потребовал я.
Мой адъютант Брандт тут же бросился в коридор и отдал распоряжения. Геббельса мы хранили в одной из подсобок рядом с конференц-залом. Двое моих эсесовцев втащили министра пропаганды в зал, Геббельс все еще был избитым, окровавленным, в наручниках и с заткнутым тряпкой ртом.